Схватка за Рим

Как ни тяжело было мне твое письмо, но, привыкший к послушанию, я в тот же день отправился искать Валерия. И скоро нашел: он уже бросил торговлю и живет в прекрасной вилле за городом. Он отнесся ко мне очень дружелюбно и тотчас пригласил пожить у него. Его дочь... Да, ты предсказал верно: красота ее сильно поразила меня. Но еще больше подействовало на меня величие души, которое я открывал в ней с каждым днем. И особенно привлекала меня в ней та двойственность, которая проходит через всю ее жизнь. Ты ведь знаешь историю их семейства: мать Валерии, женщина очень набожная, посвятила ее с самого рождения на служение Богу -- отдала в монастырь, где девушка должна была провести всю свою жизнь. Однако отец ее, более язычник, чем христианин, после смерти своей жены взял дочь обратно, пожертвовав в монастырь огромную сумму на постройку церкви. Но Валерия думает, что небо не берет мертвого золота вместо живой человеческой души, она считает себя связанной обетом и думает о нем постоянно, хотя не с любовью, а со страхом, потому что она -вполне дитя старого языческого мира, истинная дочь своего отца. Отец ее заметил зарождающуюся во мне привязанность и, видимо, был доволен. Валерия тоже относилась ко мне очень дружелюбно. Проходили дни. Мое чувство крепло, и я был уверен, что Валерия согласится выйти за меня. Несколько раз я собирался просить ее руки, но какое-то смутное чувство не допускало меня высказаться, мне казалось, что я причиню этим зло кому-то другому, я считал себя недостойным ее или непредназначенным ей судьбою -- и молчал. Однажды я не мог совладать с собой и начал уже говорить... Как вдруг меня подавила мысль: "Ты совершаешь грабеж". -- "Тотила!" -- невольно вскричал я из глубины души и стал громко корить себя, что из-за нового счастья я почти забыл своего друга, брата. "Нет, -- подумал я, -- твое пророчество не должно исполниться -- эта любовь не должна отдалить меня от друга". И в тот же день я отправился в город к Тотиле и пригласил его на виллу. Я, конечно, много говорил ему о Валерии, но о своей любви к ней, не знаю сам почему, умолчал: пусть, думал я, он сам все увидит и догадается.

На следующее утро мы вместе поехали на виллу. В доме нам сказали, что Валерия в саду, -- она страстно любит цветы. Мы пошли к ней, Тотила впереди, я за ним. И вот она стояла перед статуей своего отца и убирала ее свежими розами. Она была так прекрасна, что Тотила, громко вскрикнув от восторга, остановился, как вкопанный, на месте. Она взглянула на него и также вся вздрогнула. Розы выпали из ее рук, но она не замечала этого. Я с быстротою молнии понял, что и ее, и моя судьба решилась: они с первого взгляда полюбили друг друга. Точно острая стрела пронзила мое сердце, но только на одну минуту -- тотчас же с болью я почувствовал и чистую радость, без малейшей зависти: они, созданные друг для друга, встретились наконец. Теперь я понял, что удерживало меня раньше вдали от Валерии, почему именно его имя сорвалось с моих уст: Валерия предназначена ему, и я не должен становиться между ними.

О дальнейшем не буду говорить. Во мне еще столько эгоизма, святое учение отречения имеет еще так мало власти надо мной, что -- к стыду моему должен сознаться -- даже теперь еще сердце мое временами сжимается от боли, вместо того чтобы радоваться счастью друга. Они любят друг друга и счастливы, как боги, мне же остается радость любоваться их счастьем и помогать им скрывать свою любовь от отца, который вряд ли согласится отдать свою дочь Тотиле, пока будет считать его варваром. Свою же любовь я глубоко скрыл: он не должен подозревать ее.

Теперь ты видишь, Цетег, как действительность далека от того, чего ты желал: ты готовил это сокровище Италии для меня, а оно досталось Тотиле, ты хотел уничтожить нашу дружбу и, подвергнув тяжелому испытанию, только более скрепил ее, сделав бессмертной.

ГЛАВА VII

У городских ворот Неаполя возвышается уступами высокая башня, сложенная из огромных камней. В самом верхнем этаже ее были две низкие, но большие комнаты, в которых жил еврей Исаак, хранивший ключи от городских ворот всех строений около стен города.

В одной из комнат и сидел, скрестив ноги, старик Исаак, на плетеной циновке, держа в руке длинную палку. Против него стоял маленького роста молодой еще человек, очевидно, также еврей, с некрасивым и очень неприятным лицом.

-- Итак, ты видишь, отец Исаак, что моя речь -- не пустая речь, мои словам исходят не только из сердца, которое слепо, но и из головы, которая хорошо видит. Вот я принес тебе письма и документы: я назначен смотрителем всех водопроводов Италии и получаю за это ежегодно пятьдесят золотых, да за каждую новую работу сверх того еще по десять золотых. Вот я недавно окончил новый водопровод здесь, в Неаполе, и смотри: в кошельке у меня блестят десять тяжелых золотых. Верь мне, я могу содержать жену, отдай же мне твою дочь Мирьям. Ведь я же сын Рахили, твоей двоюродной сестры. Старик медленно покачал головой.

-- Иохим, сын Рахили, оставь, говорю тебе, оставь эту мысль.