Схватка за Родос

Коль суждено погибнуть нам, — довольно
Потерь для родины; а будем живы, —
Чем меньше нас, тем больше будет славы.
Да будет воля Божья!

…Сегодня день святого Криспиана;

Кто невредим домой вернется, тот
Воспрянет духом, станет выше ростом
При имени святого Криспиана.
Кто, битву пережив, увидит старость,
Тот каждый год в канун, собрав друзей,
Им скажет: "Завтра праздник Криспиана",
Рукав засучит и покажет шрамы:
"Я получил их в Криспианов день".
Хоть старики забывчивы, но этот
Не позабудет подвиги свои
В тот день; и будут наши имена
На языке его средь слов привычных…

Старик о них расскажет повесть сыну,

И Криспианов день забыт не будет
Отныне до скончания веков;
С ним сохранится память и о нас —
О нас, о горсточке счастливцев, братьев.
Тот, кто сегодня кровь со мной прольет,
Мне станет братом: как бы ни был низок,
Его облагородит этот день;
И проклянут свою судьбу дворяне,
Что в этот день не с нами, а в кровати:
Язык прикусят, лишь заговорит
Соратник наш в бою в Криспинов день[39].

Все это справедливо и по отношению к родосскому Пантелеймонову дню, так вполне мог бы выразиться и д’Обюссон перед "столпами", рыцарями, простыми воинами и горожанами — только не до красноречия тогда было.

Семь турецких знамен уже развевались на родосской стене, хотя она не была еще окончательно взята турками; последние её защитники падали один за другим, скошенные вражескими ударами. Разбитая вражескими ядрами, стена давно представляла из себя уже просто ряды холмов из раскрошенного камня, и чтобы изнутри попасть наверх и сбить турок, нужно было воспользоваться приставными лестницами. Теперь иоанниты оказались в невыгодном положении, пытаясь снизу залезть на стены, в то время как османы поражали их сверху выстрелами, камнями и палаческими ударами копий и ятаганов. И это еще Мизак-паша пока придержал янычар!..

— Лучников и аркебузиров — на стены справа и слева от итальянского поста, пусть обстреливают этих скотов с флангов! И передайте брату, — прохрипел д’Обюссон, — пусть идет на вылазку со всей кавалерией, что может собрать!

И храбрый виконт де Монтэй доблестно исполнил приказ, стремясь облегчить натиск на итальянский пост. Кто поведает о доблести европейских рыцарей разных наций, в едином порыве несущихся на орды турок под смертельным ураганом из стрел, пуль и ядер! Как эти дьявольские снаряды разрывали груди и головы, крушили и крошили кости ратующих, опрокидывали их наземь вместе с конями — и все же рыцарство упрямо и неумолимо шло на врага, ибо отступать было некуда — коль скоро над стенами Родоса начали реять вражеские знамена! Вздымались на копья враги, мечи и топоры рубили всех тех, что объединены были под названием турецких воинов, а на деле, как об этом уже было как-то сказано ранее — не только анатолийцев и румелийцев, но и сербов, греков, валахов, трансильванцев, болгар, далмат-цев, мавров, курдов, грузин, албанцев… Но их много, слишком много!!! Они останавливают натиск рыцарской конницы; осатанелые воины Мизака бросаются сразу по несколько человек на рыцаря, словно шавки на медведя, и заваливают его. И так — одного за другим. Полуголые курдянки в овечьих шкурах, дико визжа, прыгают сзади на рыцарских лошадей и длинными кривыми ножами поражают христиан в глаза через визирные щели шлемов. Не помогла атака, преисполненная самопожертвования, нисколько облегчения не принесла она итальянскому посту, только гибель многих славных.

Трубят отход, раненому Антуану д’Обюссону помогают спастись, прикрывая отход сопровождавших его рыцарей своими жизнями. Немногие, включая Торнвилля, вернулись в крепость, благо градом стрел и камней смяли первую волну преследовавших и успели затворить ворота, подняв мост и опустив решетку: враг не ворвался внутрь и понес большие потери.

Виконт де Монтэй, дозволив наскоро перевязать рану, обозревает ход всеобщего штурма и решает снять часть людей с оверньского поста и перебросить их на итальянский. Это он и делает, приняв над ними прямое командование.