Скитальцы. Пьесы 1918–1924

                                 Мне помнится: в далеком
             краю, на берегу реки с истоком
             неведомым, однажды, в золотой
             и синий день, сидел я под густой
             лоснящейся листвою, и кричали,
             исполнены видений и печали,
             лазоревые птицы, и змея
             блестящая спала на теплом камне;
             загрезил я, – как вдруг издалека мне
             послышалось пять шорохов и я
             увидел вдруг между листов узорных
             пять белоглазых, красногубых, черных
             голов… Я встал – и вмиг был окружен…
             Мушкет мой был, увы, не заряжен,
             а слов моих они не понимали;
             но, сняв с меня одежды, дикари
             приметили вот это… посмотри…
             головки две на выпуклой эмали —
             ты и Давид: тебе здесь восемь лет,
             Давиду – шесть; я этот амулет —
             дар матери – всегда ношу на теле;
             и тут меня он спас на самом деле:
             поверишь ли, что эти дикари
             метнулись прочь, как тени от зари,
             ослеплены смиренным талисманом!

Роберт

             О, говори! Во мне светлеет кровь…
             Не правда ль, мир – любовь, одна любовь, —
             румяных уст привет устам румяным?
             Иль мыслишь ты, что жизнь – больного сон?
             Что человек, должник природы темной,
             отплачивать ей плачем обречен?
             Что зримая вселенная – огромный,
             холодный монастырь, и в нем земля —
             черница средь черниц золотоглазых —
             смиренно смерти ждет, чуть шевеля
             губами? Нет! В живых твоих рассказах
             не может быть печали; уловлю
             в их кружеве улыбку… Брат! Давно я
             злодействую, но и давно скорблю!
             Моя душа – клубок лучей и гноя,
             смесь жабы с лебедем… Моя душа —
             молитва девушки и бред пирата;
             звезда в лазури царственной и вша
             на смятом ложе нищего разврата!
             Как женщина брюхатая, хочу,
             хочу я Бога… Бога… слышишь, – Бога!
             Ответь же мне, – ты странствовал так много! —
             ответь же мне – убийце, палачу
             своей души, замученной безгласно, —
             встречал ли ты Его? Ты видел взор
             персидских звезд; ты видел, странник страстный,
             сияющие груди снежных гор,
             поднявшие к младенческой Авроре
             рубины острые; ты видел море, —
             когда луна голодная зовет
             его, дрожит, с него так жадно рвет
             атласные живые покрывала
             и все сорвать не может…
                                                                 И ласкал
             мороз тебя в краю алмазных скал,
             и вьюга в исступленьи распевала…
             А то вставал могучий южный лес,
             как сладострастие, глубоко-знойный;
             ты в нем плутал, любовник беспокойный,
             распутал волоса его; залез,
             трепещущий, под радужные фижмы
             природы девственной… Счастливый брат!
             Ты видел все и все привез назад,
             что видел ты! Так слушай: дай мне, выжми
             весь этот мир, как сочно-яркий плод,
             сюда, сюда, в мою пустую чашу:
             сольются в ней огонь его и лед;
             отпраздную ночную встречу нашу;
             добро со злом, уродство с красотой,
             как влагу сказочную, выпью!..

Эрик