Скитальцы. Пьесы 1918–1924

             Не грех, а срам! Как битая собака,
             я стал юлить (я, видишь ли, кошель
             червонцев вез) и выюлил пощаду…
             «Кабатчик, шут, – воскликнул он, – порадуй
             побасенкой – веселою, как хмель,
             бесстыдною, как тысяча и десять
             нагих блудниц, да сочною, как гусь
             рождественский! Потешь меня, не трусь,
             ведь все равно потом тебя повесить
             придется мне». Но худо я шутил…
             «Слезай с коня», – мучитель мой промолвил.
             Я плакать стал; сказал, что я, Джон Колвил, —
             пес, раб его; над страхом распустил
             атласный парус лести; побожился,
             что в жизни я не видел жирных дней;
             упомянул о Сильвии моей
             беспомощной, – и вдруг злодей смягчился:
             «Я, – говорит, – прощу тебя, прощу
             за имя сладкозвучное, которым
             ты назвал дочь; но, помни, – с договором!
             Лишь верю я вот этому пращу
             носатому, с комком сопли свинцовой
             в ноздре стальной – всегда чихнуть готовой
             и тьму прожечь мокротой роковой…
             Но так и быть: поверю и горгоне,
             уродливо застывшей предо мной.
             Вот договор: в час бури иль погони
             пускай найду в твоем трактире «Пса
             Пурпурного» приют ненарушимый,
             бесплатный кров: я часто крался мимо,
             хохочущие слышал голоса,
             завидовал… Ну что же, ты согласен?»
             Он отдал мне червонцы, и бесстрастен
             был вид его. Но странно: теплоту
             и жажду теплоты – я, пес трусливый,
             почуял в нем, как чуешь в день тоскливый
             стон журавлей, в туманах на лету
             рыдающих… С тех пор раз восемь в месяц
             приходит он спокойно в мой кабак,
             как лошадь пьет, грозит меня повесить
             иль Сильвию, шутя, вгоняет в мак.

Входит Сильвия.

             Вот и она. Ты побеседуй, Стречер,
             а у меня есть дело…
(Уходит в боковую дверь.)

Стречер

                                                    Добрый вечер,
             медлительная Сильвия; я рад,
             что здесь, опять, склоняюсь неумело
             перед тобой; что ты похорошела;
             что темные глаза твои горят,
             лучистого исполнены привета,
             прекрасные, как солнечная ночь, —
             когда б Господь дозволил чудо это…

Сильвия

             Смеетесь вы…

Стречер

                                           Смеяться я не прочь;
             но, Сильвия, смеяться я не смею
             перед святыней тихой чистоты…

Сильвия

             Мы с мая вас не видели…

Стречер

                                                                И ты
             скучала?

Сильвия

                                   Нет. Скучать я не умею:
             все Божьи дни – души моей друзья,
             и нынешний – один из них…

Стречер

                                                                          Мне мало…
             Ах, Сильвия, ты все ли понимала,
             когда вот здесь тебе молился я,
             и вел с тобой глубокую беседу,
             и объяснял, что на лето уеду,
             чтоб ты могла обдумать в тишине
             мои слова. Печально, при луне,
             уехал я. С тех пор тружусь, готовлю
             грядущее. В июне я торговлю
             открыл в недальнем Гровсей. Я теперь
             уж не бедняк… О Сильвия, поверь,
             куплю тебе и кольца, и запястья,
             и гребешки… Уже в мешках моих
             немало тех яичек золотых,
             в которых спят – до срока – птицы счастья…

Сильвия