Скитания

— Для меня это большое потрясение. Мы жили с ней пятнадцать лет — она была ещё ребёнком, когда я ею овладел. Ну, были, конечно, годы разлуки… А теперь она отравилась, заперлась в машине, включила газ — и всё…

— Но почему, почему?! Я её так обожала…

— Я знаю. Поэтому я вам первой это и сказал. Её брат убит горем.

— Но почему она сделала это?

— Она оставила письмо — подруге из Италии. Я и сам был удивлён тому, что там прочёл. Оказывается, ей не хотелось быть, как все. Она хотела успеха и славы. Её вымотала ординарная борьба. Она почувствовала, что всё бесполезно… И даже написала, что её судьба сейчас решается, что она идёт к какому-то большому решению. Она имела в виду, конечно, самоубийство. Безболезненное, впрочем.

— И это всё?!

— А что ещё? — удивился Джон. — Она очень гордая была. Её родной брат, кто может быть ближе по крови, предлагал ей деньги — знаете, они из южной Италии, там ещё семейные связи крепки — лишь бы она сидела и рисовала, не работала. Но она отказалась. И вот результат.

Лена ошеломлялась всё дальше и дальше. «И всё-таки так мало надо, чтоб покончить с собой, — подумала она. — Я буду за неё молиться, за неверующую… За всех неверующих».

— Ха-ха! — подхватила вдруг Лиз, оказавшаяся рядом. — Что вы будете делать в следующий уик-энд? Мне предстоят похороны моей подруги по детству. Но потом будет вечеринка и выпивка… Лена, я помню вас по тому вечеру — видите, какая у меня память? Ха-ха-ха. Кто такой Яков Керш? Меня познакомили только что с ним. Я интересуюсь советскими диссидентами.

— Боже мой, какой Яков… Что ей надо? — Лена встала и вдруг действительно увидела несчастного Якова, идущего к ним навстречу (оказалось, его привёл Игорь — из милосердия). Был он прилично одет — с чужой руки. По-английски говорил он плохо, но по-русски — хорошо.

— Полетим на луну, золотце! — кричал он по-русски. — Потому что у меня нигде нет дома!

— Что с тобой, что с тобой? — проговорила Лена, но в уме стояла Клэр: где сейчас её дом?

— Ничего со мной! I love my friend Lise, Lise is my friend. Is it true, Lise?

Лиз вдруг сделала какое-то сексуальное движение головой, и она повисла, словно мёртвая. Яков принял это за знак.

— How are you? — спросил он у Лиз.

— It’s mу business, — бодро ответила мёртвая голова.

— Я люблю тебя! — воскликнул Яков. — Ты моя молодая луна с Венеры. Пусть ты кажешься старой — в душе ты молодая.

Лиз опять кокетливо повернула голову, но она осталась на том же месте.

— Ну, что вы тут бормочете? — вдруг в толпу, окружавшую эту мёртвую голову, протиснулся Павел. Щёки его горели. — Андрей, ты хочешь знать? Моя книга вышла и уже имеет успех… А знаешь, Андрей, знаешь ты, «большой писатель», как я страдал? Как в меня плевали эти бессмысленные полуживотные-полулюди? В том числе профессора. Здесь, в Америке… И что ты хочешь? Чтобы после этого я писал о звёздах? Западное общество поклоняется двум богам: деньгам и разврату. Это оно и называет «демократией». В деньгах, тем более как в божестве, я ничего не понимаю. А разврат я знаю. И я знаю масштаб этого здесь… Тебе и не снилось…

— Ну тише, тише, Павел…

Но кругом шла какая-то невероятная вакханалия. Впрочем, американцы были полутрезвы, по-настоящему пьяны были только русские эмигранты. Но их было много — шатающимся кольцом они окружали остальных.

— Общество хочет разврата — и оно его получит — в моих книгах! Такое ни один американец не раскроет! — кричал Павел. — Жрите, жрите! Лицемеры! Пуритане жалкие! Поглощайте своё! Сейчас у вас модно насиловать детей, вы захлёбываетесь от восторга, ваши пуританские газеты воют, но я вам изображу такое, что вы захлебнётесь в собственной блевотине, которая мало чем отличатся от вашей спермы! Жрите, выродки, перед своими телевизорами, в которых вам морочат голову, чтоб превратить вас в слабоумных скотов. Я — крайний человек, и если я покажу вам разврат, то вы забудете даже свою любимую педофилию… До свидания, пародия на идиотов, то есть истинные американцы. Я иду пить.

И Павел засмеялся каким-то даже добрым смехом.

Многие эмигранты были возмущены.

— Что он — советский агент? — кричали некоторые. — Зачем он клевещет на Америку?

Американцы сдержанно улыбались.

— А я боюсь за него, — шепнула Люба, подойдя к Лене. — Рано или поздно Запад его сломит — вот увидишь. Он будет ему служить, думая, что бунтует… Такие — самые ценные для них.

Постепенно какое-то напряжение, переходящее в крик, нарастало в этой зале. Может быть, слишком много было выпито алкоголя. Хозяйка Дина — писательница и журналистка, маленькая, прозрачная, полугорбатенькая, но с голубыми, внешне бездонно-невинными глазами, — ходила от одной группы к другой — но не хохотала, а просто смеялась. И глаза её при смехе ещё больше леденели.

Хор старух окружал Лиз — знаменитейшую из них. Все остальные не были старухами творчества: ни художницами, ни журналистками, ни писательницами. Лиз горделиво возвышалась среди них. Каким-то рывком Яков оказался около неё.

— Смотреть надо за ним. Господи, кто его сюда привёл? — проговорил Андрей. — Ты, Игорь?