Скитники

Прямые участки реки, как правило, покрывал плотно спрессованный ветрами шершавый снег, передуваемый виляющими космами поземки. Олени мчались по нему так, что в ушах свистело, и каюров обстреливали комья снега, летящие из-под копыт. У людей на усах от дыхания росли сосульки. Ресницы и шапки покрывались белой изморозью.

Индевели куржаком и олени. Во время остановок они забавно чесали задней ногой морду, счищая намерзшие у ноздрей ледышки, а некоторые бесцеремонно терлись о шерстистый бок соседа.

Одному проводнику все нипочем — знай поет свои бесконечные монотонные песни.

— Бюэн, о чем ты так долго поешь? — поинтересовался как-то начальник отряда Андрей Ермолаевич.

— Что глаз видит, что сердце любит пою… Нашей песни постоянный слова нет. Слушай:

Мы едем на оленях по снегу.
Встречный ветер дует нам.
Моя песня молода,
Не страшны мне холода.
Вон заяц бежит,
Вон ворон летит.
То со всех лесов и гор
На приветливый костер
Собираются друзья.

Однообразный мотив песни вместе с мелькавшими по сторонам деревьями убаюкивал и успокаивал.

На излучинах снежный покров был молодым и пушистым, несмятые ветром снежинки под лучами солнца искрились так ослепительно, что, казалось, будто мчишься по россыпям граненых бриллиантов. Чтобы уберечь глаза от брызжущего света, Бюэн с Васкэ использовали солнечные «очки» — дощечки с узкими прорезями. Остальные участники экспедиции долго храбрились, но, в конце концов, когда заболели глаза и смотреть стало трудно, попросили эвенков сделать им такие же.

В дороге, кроме леса и гор, возвышавшихся за ними, люди ничего не видели. Ехали, имея весьма смутное представление о местности. В конце концов профессиональное любопытство взяло верх над практичностью и, хотя этот район не входил в зону работы отряда, Андрей Ермолаевич распорядился свернуть на ближнюю к речке плешивую, утыканную горелым лесом, возвышенность. Поднявшись на нее, наконец осмотрелись.

Они находились посреди гористого края с широкими падями и пологими сопками, перемежающимися низкими седловинами. На севере, там, где предстояло вести топографическую съемку, горизонт закрывали высокие хребты.

При спуске обратно к речке то одни, то другие нарты, цепляясь за обгорелые пни, валежины, переворачивались. В местах, где снег был особенно рыхлым и глубоким, передовые олени быстро выбивались из сил, и Бюэну то и дело приходилось чередовать упряжки. Порой он сам вставал на лыжи и шел перед караваном — пробивал дорогу. Местами попадались многочисленные белые куропатки. Изосим с Васкэ настреляли с пяток на ужин.

Впереди показалось небольшое черное пятно. Вот оно быстро пересекло склон и скрылось в чаще. Поравнявшись со свежей снежной траншеей, Бюэн определил: росомаха — самое пакостливое в тайге существо, похожее на маленького медведя.

— Плохой зверь. Ест мало, портит много. Вечером убирай все надо, — предупредил он.

На четвертый день пути речка разделилась на несколько мелких ручьев, а затем и вовсе затерялась на лесистом, заснеженном плато. Каравану следовало идти на северо-запад, к горному массиву, исполосованному глубокими зарубками ущелий. В ту же сторону тянулся и неглубокий тектонический разлом.

Обнаружив его, топограф даже обрадовался: в предписании с перечнем работ было задание: попутно, там, где представится возможность, провести визуальную разведку геологии местности и собрать образцы пород. Разлом идеально подходил для этой цели: четкие, слоистые выходы древних отложений, как содержательная книга, могли без утайки поведать о миллионах отпечатавшихся в них лет и были доступны для сбора образцов.

Андрей Ермолаевич, не колеблясь, распорядился съехать в него.

— Начальник, не надо туда ходи. Худой дорога, там злой дух живи, — запричитал перепуганный Бюэн.

— Не вмешивайся. Твое дело за оленями смотреть да нартами управлять, а куда ехать, я сам решу, — неожиданно резко ответил тот.

Разлом, с каждой верстой все глубже вгрызаясь в плато, незаметно превратился в мрачный каньон глубиной в 20–25 саженей, обрамленный поверху могучими кедрами. Местами стены угрожающе сближались. Мертвая тишина, царившая вокруг, усиливала тягостные ощущения.

За весь день не увидели ни одного живого существа. Только раз пролетела одинокая ворона. Заметив ползущий по дну каньона караван, она так удивилась, что, сделав три круга, уселась на торчащий камень и стала восторженно каркать, приветствуя появившуюся в таком мрачном месте жизнь. Потом, лениво взмахивая крыльями, поднялась и исчезла за кромкой «коридора». Андрей Ермолаевич с тоской глядел на вольный полет птицы и мысленно завидовал ей.

Особую тревогу у людей вызывали висевшие над головой внушительные «козырьки» снежных надувов. Один из них обрушился совсем недавно и завалил проход угловатыми, плотными глыбами.

— Куда едем? Надо возвращаться. Такой «козырек» сразу весь караван похоронит, — ворчали рабочие.