Читаем Скитники полностью

— Андрей Ермолаевич, — представился, протягивая руку, топограф. — А что, Коля, можно ли у вас заночевать?

— Конесно, можно. У брата Богдана юрта большая. Кэпсе[119] уже давно о вас есть.

Погрузив Колин улов на передние нарты, поднялись на берег. Якутское поселение — наслег состояло из трех десятков юрт и лабазов. Последние стояли на высоких столбах, и взобраться на них можно было только по приставной лесенке. Там хранят продукты, добычу. Возле каждой юрты в сугробах вырыты одна-две пещерки — укрытия для собак.

Поодаль паслись заиндевелые мохноногие лошадки с густыми, длинными гривами и челками до самых глаз. Они методично копытили из-под снега пожухшую траву. Изосим впервые видел коней.

«Похожи на молодых лосих, но красивше», — оценил он.

Особенно поразили их глаза. Умные, ласковые, и смотрят, будто все понимают.

Из ближней к речке юрты с крохотными, как мышиные глазки, окошками на исступленный лай вышел рослый, по якутским меркам, мужчина с плоским, скуластым, почти круглым лицом, обрамленным копной черных волос. По краю подбородка и с верхней губы в беспорядке торчали редкие волоски — потешная претензия на бороду и усы, это был тот самый «брат Богдан». В меховом кафтане, подвязанном кожаным поясом, и в шапке из волчьей шкуры с рысьей оторочкой. Этот немолодой уже человек поздоровался со всеми за руку, чем сразу расположил к себе.

— Кто вы? Откуда? — деловито осведомился он, оглядывая каждого смышлеными глазами.

— Топографы из Алдана, идем к Пикам, — ответил Андрей Ермолаевич. — Нельзя ли у вас заночевать?

— А веселой водой угостишь? — простодушно спросил хозяин.

— Непременно.

Якутские юрты не имеют ничего общего с чумами эвенков. Они гораздо основательней. Каркасом служат не жерди, а четыре бревенчатые стойки, связанные сверху поперечинами. Стены сложены из тонких бревнышек, обмазанных глиной вперемежку с конским и коровьим навозом. Крыша плоская, земляная. Входная дверь обита шкурами. Пол тоже земляной. В центре — печь. От нее вдоль противоположной от входа стены покрытый шкурами кан[120]. Справа от двери большой меховой полог. Слева что-то вроде кухонного угла. Оконца закрыты кусками стекол, вшитыми между слоями бересты, вырезанными в виде рамки.

В тех юртах, где живут якуты победнее, в оконных проемах оленьи или конские мочевые пузыри. С наступлением устойчивых морозов их, как правило, вынимают и вставляют куски льда толщиной с ладонь — он лучше держит тепло. Стыки по краям, чтобы не дуло, замазывают снегом с водой. На льду, внутри теплой юрты, постоянно оседает слой инея. Его каждое утро соскребают ножом. У семьи обычно две юрты. Летняя и зимняя. Зимняя юрта меньше размерами, но лучше утеплена.

Задержавшись возле понравившихся ему мохнатых лошадок, Изосим вошел в юрту последним. Свернув на теплый дух, шедший из проема слева, он увидел во мраке большие грустные глаза. Утробно вздыхая, животное меланхолично перетирало зубами травяную жвачку. Сообразив, что ошибся, парнишка вышел и, отворив соседнюю дверь, оказался в жилой юрте с бархатистым куржаком по углам.

Якуты были рады свежим людям. Мать Богдана, старушка в коричневом халате чуть ниже колен с белым орнаментом на синей ленте, напоминающем морозные узоры, что-то крикнула — и тут же два подростка, прихватив кожаные мешки и топор, выскочили из юрты. Вскоре они вернулись, сгибаясь под тяжестью поклажи. Вынув из мешка несколько поблескивающих, как воронье крыло, камней, положили их в печь. Камни занялись синеватым пламенем и вскоре жарко раскраснелись. Запахло тяжелой гарью.

«Уголь, что ли?» — мелькнула неуверенная догадка у Андрея Ермолаевича.

— Можно взглянуть?

— Смотри, не жалко.

— Да это же чистый антрацит! Откуда он у вас?

— На тот гора бери. Иди, покажу.

Выйдя во двор, Богдан указал на крутой, заснеженный склон отрога. Его рассекал черный в несколько метров пласт. Судя по тому, как много вело к нему троп, было ясно, что якуты пользуются дарами этой природной кладовой постоянно.

— Какое богатство! А главное — добывать можно открытым способом! — восторгался, делая пометки в блокноте, топограф.

Вскоре поспел обед. Расселись на низеньких табуретках, кому не хватило — на шкурах. Топограф налил в кружку спирт, развел водой. Хозяин юрты, «покормив» огонь, отпил свою долю и передал брату. Так кружка с веселой водой обошла всех взрослых членов семьи.

Закусили. Кто жирными спинками амура, кто хаапом — колбасой из конской крови. Каждый раз, подавая новое блюдо, Валентина — жена Богдана — приговаривала:

— Попробуйте костный мозг. Попробуйте сохатиную печенку. А это редкое лакомство — желудки щук, только что поджарила на углях.

Геодезист Петр с удивлением поглядывал на нее и, не утерпев, спросил:

— Где вы выучились так хорошо по-русски говорить?

— У меня отец русский. Из ссыльных.

Похлебав крепкий мясной бульон с лепешками, гости переключились на чай. И только выпив чашек по пять, они почувствовали, как живительное тепло, наконец, растеклось по всему телу. Якутов спирт согрел еще раньше.

— У вашего чая необычный и очень приятный вкус, — заметил один из рабочих.

Перейти на страницу:

Все книги серии Сибириада

Дикие пчелы
Дикие пчелы

Иван Ульянович Басаргин (1930–1976), замечательный сибирский самобытный писатель, несмотря на недолгую жизнь, успел оставить заметный след в отечественной литературе.Уже его первое крупное произведение – роман «Дикие пчелы» – стало событием в советской литературной среде. Прежде всего потому, что автор обратился не к идеологемам социалистической действительности, а к подлинной истории освоения и заселения Сибирского края первопроходцами. Главными героями романа стали потомки старообрядцев, ушедших в дебри Сихотэ-Алиня в поисках спокойной и счастливой жизни. И когда к ним пришла новая, советская власть со своими жесткими идейными установками, люди воспротивились этому и встали на защиту своей малой родины. Именно из-за правдивого рассказа о трагедии подавления в конце 1930-х годов старообрядческого мятежа роман «Дикие пчелы» так и не был издан при жизни писателя, и увидел свет лишь в 1989 году.

Иван Ульянович Басаргин

Проза / Историческая проза
Корона скифа
Корона скифа

Середина XIX века. Молодой князь Улаф Страленберг, потомок знатного шведского рода, получает от своей тетушки фамильную реликвию — бронзовую пластину с изображением оленя, якобы привезенную прадедом Улафа из сибирской ссылки. Одновременно тетушка отдает племяннику и записки славного предка, из которых Страленберг узнает о ценном кладе — короне скифа, схороненной прадедом в подземельях далекого сибирского города Томска. Улаф решает исполнить волю покойного — найти клад через сто тридцать лет после захоронения. Однако вскоре становится ясно, что не один князь знает о сокровище и добраться до Сибири будет нелегко… Второй роман в книге известного сибирского писателя Бориса Климычева "Прощаль" посвящен Гражданской войне в Сибири. Через ее кровавое горнило проходят судьбы главных героев — сына знаменитого сибирского купца Смирнова и его друга юности, сироты, воспитанного в приюте.

Борис Николаевич Климычев , Климычев Борис

Детективы / Проза / Историческая проза / Боевики

Похожие книги

О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза