Скитники

— Тебя, насальник, усили, усили, а ты не знаесь, как корень растить. У нас летом много солнца — все растет. — Окирэ встал, подложил в костер веток. Снова присед рядом с топографом, и смущенно протянул кружку:

— Мозесь лей есе? Окирэ крепко гулять хосет…

В прогоравшем костре переменчиво мерцали угли. Язычки пламени, очнувшись, вдруг пробегали по суставчатым головешкам и опять затаивались, накапливая жар для нового всплеска. Кто-то из рабочих подложил сучьев. Отсветы ожившего огня забегали, заиграли по мужественным, заросшим до глаз лицам. На яркий свет метелицей налетели мелкие бабочки.

Хорошо возле костра, тепло, уютно. Глядишь, как огонь съедает сушняк, как в пламени разгораются и тают угли, и тело охватывает ощущение такого блаженного покоя, что не хочется даже рукой пошевелить. Укрывая спину заснувшего возле костра старика, один из рабочих заметил:

— До чего непритязательный народ, дальше некуда. Выпил, покурил трубку и свернулся себе калачиком, без покрова.

— Эх, как бы вас приучить к такой простоте — цены бы вам в «поле» не было, — с мечтательной улыбкой произнес начальник отряда, закручивая переросший ус на палец.

Неутомимый дед спозаранку сбегал в кедрач и подстрелил на зорьке двух глухарей-петухов. Ощипал, выпотрошил и одного сразу насадил на вертел. Аромат покрывающегося янтарной коркой мяса, поплыв по стану, расшевелил народ.

Умывшись, Андрей Ермолаевич поставил на пенек походное зеркало и сел бриться. Окирэ с любопытством наблюдал за тем, как вместе с мыльной пеной слезает густая щетина и каким гладким, молодым становится лицо нового русского друга. Он подошел поближе и отчетливо увидел в зеркале себя и все, что позади. Удивленно вглядываясь в отражение, старик то наклонял голову, то строил рожицы, то махал рукой:

— Как в такое маленькое окно я поместился? И деревья, и небо тозе. Как так полусается? — изумлялся он.

— Это не ты, а твое отражение. Такое же, как в спокойной воде.

— Не глупый, понимаю, но в твоем «озере» мало воды, а видно много и хоросо.

Окирэ шлепнул себя по щеке.

— Комара пугать пора, — сказал он и пошел на край полянки. Там наломал охапку багульника, усеянного темно-зелеными листьями-чешуйками, вернувшись, накрошил топориком на чурке побеги и листья и все вместе ссыпал в котелок с водой. Полчаса покипятил на слабом огне. Когда отвар остыл, помазал зеленоватой жидкостью одежду, лицо, руки. Крылатые кровопийцы сразу потеряли к нему интерес.

— Фантастика! Да вы, Окирэ, настоящий шаман, — восхитился топограф и попросил разрешения намазаться чудотворной жидкостью.

— Бери. Багульник много, есе варю.

— Сколько сезонов в поле, а про такое простецкое средство не знал.

— В тайге все есть, смотри надо, — скромно заметил Окирэ.

Срубленная вчера на стойки для палатки береза на срезе окрасилась в синеватый цвет.

«В почве Теплой долины много меди», — сделал в журнале очередную пометку для геологов Андрей Ермолаевич.

* * *

Миновала еще неделя. Караван расположился лагерем перед моренным валом, за которым возвышался туповерхий голец с трогательным названием Лысый Дед — крайняя, самая северная точка маршрута. На его вершине предстояло соорудить пирамиду и, как всегда, провести топосъемку окрестностей. После этого отряд повернет и пойдет по зеркально отраженному маршруту к устью Быстрой речки, замыкая в итоге прямой и обратный маршруты в цифру восемь.

Старик Окирэ пошел с ними. Он вспомнил, что в окрестностях Лысого Деда в молодости удачно охотился на кабаргу, и решил вновь попытать там счастья. Через каждые саженей сто он внезапно громко вскрикивал: «От! От!» Люди поначалу отнесли это к стариковским причудам, но когда крики повторились, быть может, в десятый раз, Андрей Ермолаевич не утерпел и поинтересовался:

— Окирэ, зачем вы так кричите?

— Сто не понятно? Амаке говорю: «Уходи, брат, дай мне ходи».

На сыроватой тропе действительно обнаружили свежие отпечатки когтистых лап двух медведей: огромные и поменьше.

— Больсой амака сюзака гонял, — определил Окирэ.

Увидев, что рабочие топчутся по следам, эвенк разволновался:

— Не ходи след, — тихо попросил он.

— Почему не ходи?

— Амака сердится. Будет думать, не признаем, сто он тут хозяин. Смотри задиры. Для нас делал.

Все запрокинули головы и увидели разодранную когтями кору на стволе огромнейшей ели.

— Как он до такой высоты дотянулся? — удивился кто-то из рабочих. — Видать, большой твой хозяин.

— Да, сильно больсой.

Восхождение на голец не сулило осложнений: крутые, неприступные на первый взгляд, склоны в нескольких местах разрезали каменистые желоба — следы сползших ледников. Моренные валы, вытянутой дугой обрамлявшие желоба понизу, указывали границу, куда лед доползал, а затем отступил сотни или тысячи лет назад, оставив каменные «волны».