Скитники

— Пущай встанут те, кто сделал для общины боле Корнея. Нету! Да, помутила обманная краса его разум. Потерял мужик связь с ангелом-хранителем, не устоял перед искусом. Скверно то! Очень скверно! Но прошло с той поры, дай бог памяти, кажись, четырнадцать лет. Нахлебался, поди, он за енто время вдосталь! Пошто дале топить? Как нам можно верно рассудить, коли сами не испытали такого?

Собор притих.

— Пожалуй, Тихон прав. Дерево смотрят в плодах, а человека — в делах. Ваше молчание считаю тому подтверждением, — подытожил наставник. Давайте позовем и послушаем, что сам отступник скажет. Дарья предупредила, что впустит в дом Корнея, только ежели он прилюдно повинится на соборе, и при всех испросит прощения у нее и брошенных им детей.

Войдя, Корней положил земной поклон иконам и три поясных братии. Все выжидающе примолкли.

— Поведай как на духу про свое грехопадение, — велел Григорий.

Корней подробно, без утайки, рассказал про постыдную слабость, про золото, про Чванова, про лагерь, заключив покаянную исповедь словами:

— Вина моя многопогрешительна, но без общины и семьи нет мне дальше жизни. Покорно молю всех, особливо Дарью и чад своих, о прощении. Каюсь, слаб духом оказался… Смилуйтесь, не отвергайте!

— Ты, Корней, бросил не токо свою жену, Богом данную, но и детей малых без мужского пригляду оставил. Заботы по дому на старого отца переложил. Ладно, дед крепкий еще. С бабкой Ольгой внуков вынянчили, воспитали на загляденье. Помогли Дарье все сдюжить. Когда ты ушел, она ж на сносях была. Срамно, не по-мужски ты поступил, — пенял бывшего друга Матвей.

— Истинный крест, о том не ведал. Диавол искусил, не устоял… помилуйте, Христа ради, великого грешника, — покаянно бормотал, опустившись на колени Корней.

И тут, словно очнувшись от своих дум, опять заговорил дребезжащим голоском Тихон:

— Братья, так получается, содеянное Корнеем для семьи зло обернулось для общины добром: отвел от нас скобленых. Табашники, прознав про злато и благостность Впадины, поселились бы тута. Что стало бы с нами и Ларем?

И вновь над собором повисла тишина. Все задумались — а ведь и вправду могла случиться непоправимая беда.

— Так что, братья, порешим? Прощаем?

— Спору нет, грешен, но и кару понес сполна. А проступком, выходит, и обществу помог.

— Да уж, неисповедимы дела Господни!

Выслушав всех, Григорий разомкнул кустистые брови и торжественно объявил приговор: «Корнея Елисеевича на сей раз прощаем, возвращаем в общину. На том свете с него за все спросится, не нам главный суд вершить».

Лицо Корнея озарила лучистая улыбка, пронизанная счастьем:

— До конца живота моего не позабуду милость вашу! Радением докажу преданность общине, — поклонился в пояс он.

Народ стал расходиться. У всех полегчало на душе. Что ни говори, свой же мужик, столько лет бок о бок ладно жили, сколько всего выдюжили.

Дарья стояла возле дверей молельни в ожидании решения. Когда вышедший первым Григорий сообщил ей, что Корней прилюдно покаялся и миром прощен, на лице женщины не дрогнул ни один мускул, только глаза выдали будто придавленную радость:

— Я исполню волю собора, — тихо молвила она и пошла домой.

Следом неуверенно шагал Корней. У дверей он вдруг совсем оробел и встал, не смея переступить порог. Из избы волнующе пахнуло знакомыми с детства запахами.

— Чего уж, заходи, — толкнула дверь Дарья.

Войдя в кухонный угол, он присел на край лавки и с облегчением вдохнул присущий только этому дому тонкий, терпкий аромат смеси дыма и кисловатых шкур. Не таясь, вытер непроизвольно набежавшие слезы. Вспомнив, наконец, о подарке, достал из котомки тускло поблескивающую металлом чудо-машинку — мясорубку.

— Дарья, это тебе. Сама мясо мельчит на пельмени.

— Ну спасибочки, выходит, что вроде как позаботился.

Зашла со двора смуглолицая мать. Постарела, одрябла, сгорбилась, натруженные руки в узловатой сетке синих вен — как ни крути, а бабья доля потяжельше мужской.

Жаром осыпало Корнеевы виски. Он рухнул ей в ноги:

— Прости, матушка, за позор. Боле не запятнаю вас.

Ольга перекрестила сына:

— И ты прости меня, что не смогла отвесть порчу сатанинскую… Рубаху и штаны сыми, извонялись с поту. Постираю.

Тут, услышав голос бабани, из боковой комнатки, которую прежде они с Дарьей занимали, вышла младшая дочь, родившаяся, как он только что узнал, после его бегства. Девочка выделялась природной красотой и необычайной одухотворенностью лица. Она во всем повторяла мать в молодости, даже улыбкой, игравшей на губах, но более мягко, утонченно.

— До чего пригожа! Точь-в-точь ты в девичестве, — невольно вырвалось у него.

Дарья враз просияла. Елена была ее любимицей, главной помощницей. Сыновья все в мужских делах, Изосим уж три года, как ушел в монастырь. Потому жили они с дочкою как две подружки, даже спали вместе.

Елена, действительно, была удивительным созданием. От нее исходил теплый свет. Добрая, проворная, веселая — что бы ни делала, она всегда пела. Ее нежный голосок приятно ласкал слух. Если она чего просила — ни в чем ни от кого не ведала отказа: просьбы исполняли незамедлительно.