Читаем Скитники полностью

Баня запылала жарким трескучим факелом. Часть искр метнуло ветром в сторону кедрового бора и одна из них, угодив то ли в пучок суховатой, смолистой хвои, то ли в спутанную бороду лишайника, подожгла дерево. Быстро объяв его, жадное пламя заплясало, запорхало с кроны на крону новыми факелами-свечами.

Кедры, так любовно сохраненные скитниками при строительстве, в данном случае сыграли роковую роль. Мгновенно вспыхивая, они поспособствовали тому, что скит объяло огненным шквалом за несколько минут. Очумевшие от неожиданности люди выскакивали из домов кто с иконой, кто с чадом на руках.

Огонь, тем временем, с ликующим ревом перекинулся на окрестную тайгу и, подгоняемый ветром, метнулся с устрашающим гулом на безлесую террасу, поросшую тучной травой. Здесь, слабея, быстро опал, но в скиту бушевал еще долго: столбы пламени от горящих изб до полуночи зловеще подсвечивали стоящих в удалении людей.

На огонь, как известно, можно смотреть бесконечно. Он действует на человека завораживающе. Скитники, отходя от нестерпимого жара все дальше и дальше, не могли отвести взоров от созерцания горестной, но вместе с тем чарующей картины бесноватой пляски, безжалостно поедавшей скит. Опадая, огонь трусливо прятался от онемевших от горя людей в грудах углей, которые к утру рассыпались в серый прах — все, что осталось от обжитых, любовно ухоженных «гнездовий» — трех десятков домов с надворными постройками.

Спасли только иконы, Устав, некоторые книги старого письма, еще с Ветлужского монастыря привезенные, и рукописи. Григорий стоял, крепко охватив Пластину, и плакал от бессилия перед огненной стихией.

Мефодий успокаивал его:

— Не пропадем — до времени переселимся в наши пещеры. Там места много.

— И то правда, Мефодий. Бог даст, отстроимся.

Самородки, хранившиеся, как с Никодимовой поры повелось, в доме Елисея, расплавились и растеклись по прокаленной земле увесистыми блинами, посыпанными серым пеплом: Корней принес полпуда золота для поездки на ярмарку незадолго до постигшего скит несчастья, из одному ему известного тайника.

— Слава Богу, злата у нас в достатке. А случись подобная беда в Забайкальском скиту — так хоть помирай сразу. Ведь сколь теперича всего приобретать надобно?! Почитай все, начиная от одежды до топора, — сокрушался дед Тихон.

— Хвала Создателю, что все живы! А отстраиваться нам не впервой. До морозов только поспеть бы. В трудах и молениях искупление наше и спасение, — ободрял и настраивал народ на работу наставник.

— Мово младшого никто не видел? Когда выбегал, в избе никого не оставалось, — тревожился Демьян.

— Я видел, он веники вязал возле бани. Должно быть, там и спит тихоня.

Капитолина, жена Демьяна, опрометью бросилась к реке. Супруг за ней.

Вскоре с берега донеслись крики: увидев на месте бани пепелище, Капитолина завыла во весь голос:

— Чадо мое родненькое, как же я не доглядела.

Скитники бросились к речке. На месте демьяновой бани зияло пепелище.

Бабы разом заголосили, а мужики принялись разгребать еще горячие груды пепла, но ничего кроме камней от очага не нашли.

— Не похоже, чтоб сгорел — кости-то, всяко, должны остаться.

Тут прибрежные кусты зашевелились, и показалась голова, вся в красновато-водянистых волдырях, с обгоревшим чубом. Парнишка смотрел испуганно.

— Капитоша, сынок! Жив! Ну, слава богу! Ох, и напужал ты нас, — бросилась обнимать мальчонку Капитолина, склонившись над ним, словно голубка над своим птенцом.

Демьян, почему-то сразу догадавшись, что пожар сотворил почитатель неистового Аввакума, треснул того хорошенько и потянул за руку:

— Иди погляди, сколько бед из-за тебя! Все ведь в пепел обратилось. Теперича сколь домов заново ставить придется. А до того еще инструмент, провиант, оружие, не токо закупить, но и доставить надобно. Слава богу, до морозов время есть… Чудодеяние, что никто не сгорел, а то какой грех на наши души был бы. Ты хоть понимаешь, что натворил? Чего молчишь? Пойдем, расскажешь наставнику. Скрывать не можно. Господь все видит, скроешь — только усугубишь свой грех… Ох, сраму сколько! Как ты мог… Ладно ума хватило выйти. Что, испугался? Что ты все молчишь?

Капитон стоял, как истукан, глядя под ноги. Только беспрестанно хлюпал носом. Потом тихо произнес:

— Тятенька, когда я горел, сам Господь явился и оградил от огненной смерти. Сказал, что мне еще жить да жить надобно…

Скитникам и невдомек было, что мальчонку спас Изосим, вернее сказать, его провидческий дар. Почувствовав, что в скиту в одной из бань на берегу творится что-то неладное, он мысленно приказал своему брату Паше бежать туда.

Тот в это время складывал поленницу дров и, вдруг, сам не ведая зачем, пошел к речке. Слава богу, вовремя поспел — услышал из объятой пламенем Демьяновой бани крики и, опрокинув на себя бочонок с дождевой водой, вытащил из горящего сруба, задыхавшегося от дыма, соседского мальчонку. Уложив находящегося в полусознательном состоянии Капитона у воды, помчался в скит, на который шла огнедышащая стена.

* * *
Перейти на страницу:

Все книги серии Сибириада

Дикие пчелы
Дикие пчелы

Иван Ульянович Басаргин (1930–1976), замечательный сибирский самобытный писатель, несмотря на недолгую жизнь, успел оставить заметный след в отечественной литературе.Уже его первое крупное произведение – роман «Дикие пчелы» – стало событием в советской литературной среде. Прежде всего потому, что автор обратился не к идеологемам социалистической действительности, а к подлинной истории освоения и заселения Сибирского края первопроходцами. Главными героями романа стали потомки старообрядцев, ушедших в дебри Сихотэ-Алиня в поисках спокойной и счастливой жизни. И когда к ним пришла новая, советская власть со своими жесткими идейными установками, люди воспротивились этому и встали на защиту своей малой родины. Именно из-за правдивого рассказа о трагедии подавления в конце 1930-х годов старообрядческого мятежа роман «Дикие пчелы» так и не был издан при жизни писателя, и увидел свет лишь в 1989 году.

Иван Ульянович Басаргин

Проза / Историческая проза
Корона скифа
Корона скифа

Середина XIX века. Молодой князь Улаф Страленберг, потомок знатного шведского рода, получает от своей тетушки фамильную реликвию — бронзовую пластину с изображением оленя, якобы привезенную прадедом Улафа из сибирской ссылки. Одновременно тетушка отдает племяннику и записки славного предка, из которых Страленберг узнает о ценном кладе — короне скифа, схороненной прадедом в подземельях далекого сибирского города Томска. Улаф решает исполнить волю покойного — найти клад через сто тридцать лет после захоронения. Однако вскоре становится ясно, что не один князь знает о сокровище и добраться до Сибири будет нелегко… Второй роман в книге известного сибирского писателя Бориса Климычева "Прощаль" посвящен Гражданской войне в Сибири. Через ее кровавое горнило проходят судьбы главных героев — сына знаменитого сибирского купца Смирнова и его друга юности, сироты, воспитанного в приюте.

Борис Николаевич Климычев , Климычев Борис

Детективы / Проза / Историческая проза / Боевики

Похожие книги

О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза