Скитники

Добравшись до первых деревьев, он вынул из-за пояса топор и вырубил из стволов молодых березок подпорки. Опираясь на них, поковылял по тропе переплетенной, как натруженная рука венами, толстыми корнями. Запас человеческого мужества неисчерпаем. Непонятно как, но скитник упорно шел по направлению к монастырю. Спотыкался, падал, терял сознание, опять вставал и опять шел.

На него было страшно смотреть: вместо глаз — черные провалы, горящий лихорадочным блеском взгляд, заострившиеся нос и скулы.

Горы безучастно смотрели на то, как человек борется со смертью — подобных сцен они видели несчетно, но никогда не вмешивались: все должно идти своим чередом. Проявит человек волю и находчивость, будет жить, уступит — смерть в награду.

От голода и поднимавшейся по воспаленной ноге боли у Корнея начались галлюцинации. То ему виделся впереди костер, то бегущие на помощь люди. Он шел им навстречу, но видение исчезало. Корней последним усилием воли пытался сохранять контроль над собой и отгонять навязчивые видения и слуховые галлюцинации, но не мог.

Изосим чувствовал, что жизнь родителя в опасности, что он не в скиту, но незаживающая обида за мать, младшего брата, сестру и деда с бабкой подавляла желание помочь. Разум затмевала картина, горше которой не было в его жизни: ведьмица обнимает и гладит прильнувшего к ней отца. Два дня боролся он с собой, но в конце концов, сыновья любовь и память о прежних счастливых годах пересилили неприязнь. Он оставил монастырь на старшего инока Макария и отправился к отцу на выручку.

…Корнею очередной раз почудилось, что кто-то идет ему навстречу. Послышалось праздничное песнопение и появился… Изосим. Путник спешно попытался отряхнуть с себя налипшую при падениях грязь, лесной мусор — нельзя же предстать перед старшим сыном в неопрятном виде, и в это время все исчезло…

Изосим едва успел подхватить обмякшее, костлявое тело.

* * *

После чашки мясного бульона Корней почувствовал, как по телу разливается жизненная сила.

— Спаси Бог! Уже не помню, когда ел, — улыбнулся он виновато.

Отец вглядывался в лицо сына и не узнавал его. Он лишь отдаленно походил на того, прежнего. Усы, аккуратно подстриженная бородка. Черная шапочка скрывала волосы и высокий лоб, отчего на лице особо выделялись глаза — умные и такие проницательные, что, казалось, все-то про тебя знают, но не осуждают, а сочувствуют, жалеют.

Скитник попытался сесть, но от острой боли, прострелившей правую ногу от ступни до паха, вскрикнул. Заскрипев протяжно зубами, лег обратно на спину.

— Лежите, лежите. Пока не следует вставать, — предупредил штабс-капитан Тиньков, склоняясь над поврежденной ногой.

Ступня начала чернеть. Омертвевшие ткани разлагались, из косточек тек гной. Синюшность подступала к колену.

Тиньков помрачнел. Пригладив встопорщившиеся усы, после недолгого молчания произнес, обращаясь к настоятелю:

— Отец Андриан, посмотрите! Если ногу не отнять, начнется общее заражение, тогда мы уже ничего не сможем сделать — неминуем смертельный исход.

Изосим взглянул на ногу с тревогой, а Корнея в это мгновение залила теплая волна счастья и гордости за сына, которого зрелый человек, прошедший огни и воды, и медные трубы, уважительно величал «отцом».

— Придется резать! Николай Игнатьевич, вы возьметесь? У вас ведь, как помнится, есть фронтовой опыт в таких делах.

— Выбора у нас, отец Андриан, нет. Надо немедля готовить необходимое для ампутации. Поручик, — крикнул он выглянув за дверь, — неси спирт и пару простыней. И попроси есаула ниток из сухожилий сохатого надергать, он умеет. Постарайтесь потоньше — ими зашивать будем, да поскорее, время не терпит, — отдавал распоряжения сразу посуровевший штабс-капитан. — Я пока пойду подготовлю инструменты: нож, иглу и пилу наточу.

Операцию Корней перенес без единого стона. Под конец даже заснул — полкружки влитого в него спирта заметно притупили чувствительность к боли, а значительная потеря крови лишила последних сил.

Дня три состояние прооперированного оставалось критическим: метался в жару, бредил, все звал Дарью.

Рядом с ним почти неотлучно находился сын. Обмывал, мазал, самолично изготовленной заживляющей раны мазью, культю. Поил бульоном из дичи: рябчиков и глухарей. Монахи приносили с мари свежей брусники. Размяв, он заправлял ее медвежьим жиром и давал отцу — от такой толкушки больной оживал на глазах. Настал день, когда, исхудавший до такой степени, что почти светился, Корней попросил мяса. В глазах вновь загорелся интерес к жизни. Он долго не решался поговорить с сыном, но наконец собрался с духом:

— Прости меня, сынок, — тут запнулся, кашлянул. — Прости, Христа ради, отец Андриан, отпусти грехи, коли можешь. Повинен я пред тобой, — и, не сдержавшись, заплакал.

Изосим обнял белоголового отца, прижался к его мокрой от слез щеке.

— Не мне судить тебя, отец. Господь всем судья. Хоть и обидел ты нас, но многому и научил. Откроюсь, люблю я тебя…