Скитники

Григорий был потрясен признанием любимого ученика. К удивлению Демьяна, он не стал бранить, укорять Капитона, а растерянно забормотал «Старый остолоп! Сам же подучил… дурья башка». Потом взял себя в руки и сказал, строго глядя на обгоревшего:

— Дети и так чисты, яко ангелы, им не от чего и незачем очищаться. Аввакум ратовал за страдание, но я тебе не раз говорил о том, нет у него никаких указаний, слов, одобряющих самосожжение, ибо это есть самоубийство — непрощаемый грех. Объяснял, что Аввакумово самосожжение есть мера вынужденная… Да что теперь толковать — скита-то уж нет… Иди…

Когда Демьян с сыном вышли из шалаша, сооруженного для него, наставник долго задумчиво глядел на колеблющийся язычок пламени наскоро изготовленной лампадки, как бы осмысливая случившееся. Ему вдруг пришла необычная мысль: «А может, пожар отвратил от нас большую беду?.. Все вершится по воле Его». И подводя итог размышлениям, громко и торжественно, хотя никого рядом не было, произнес: «Он рожден не для мира и не для земных почестей».

Инструментом и мануфактурой для начала разжились у монастырских.

Чтобы в дальнейшем обезопасить книги и иконы, рукописи и реликвии, новый молельный дом решили сложить по примеру Сергиевского монастыря из дикого камня.

ПОСЛЕДНЕЕ СТРАНСТВИЕ КОРНЕЯ

Отстраивали скит два года. Для Корнея они пролетели даже слишком быстро: занятый на лесоповале, дома ночевал редко, все больше в лесу в шалаше. Когда возводили срубы, тоже от темна до темна пластался на стройке изо всех сил. Дарья вроде делала все, как положено: и кормила, и обстирывала, разговаривала с ним, но все это лишь из врожденного чувства долга, без любви.

Корней не обижался. Да и как обижаться, коли сам растоптал свое счастье. В то же время постоянно ощущать ее молчаливую холодность было тяжко. Младший сын Паша, хоть и работает рядом, тоже сторонится: привык жить без отцовской подсказки, всему дедом обучен. А тот и вовсе не здоровается. Только зыркает. Одна Ольга, втихаря от мужа, по-матерински, жалела и, гладя его непослушные вихры, уговаривала:

— Потерпи, милой, потерпи! Это также, как наш скит сгорел в одночасье, а восстанавливаем второй год. Обвыкнется она, и все будет как раньше.

Корней, можно сказать, нежил, а маялся. В лагере ему представлялось, что вот вымолит он прощения, и заживут они счастливо и в согласии, ан нет, не выходит как-то. Да и со скитскими прежних отношений наладить не получалось. Пока отстраивались, вроде все дружно, а теперь опять пустота вокруг. Одна отрада — мать. И успокоит, и пожалеет, и присоветует что, коли надо. Она и подсказала сыну:

— Может, тебе в монастырь сходить? Изосима повидаешь. Небось и не представляешь, каков он стал! Прощения у него испросишь. Он ведь сильнее других страдал — любил тебя очень. Так и скажи наставнику, мол перед сыном повиниться хочу.

Мать как-будто читала его мысли. Корнею и самому давно хотелось посмотреть, каков стал Изосим — пятнадцать лет в разлуке.

Зайдя к наставнику за дозволением, Корней увидел, что тот с женой Анастасией — его теткой, прижавшись к друг дружке, как два голубка, распевают любимую стихиру.

— Доброго здоровья! Благостно смотреть на ваше согласие.

— А чего грустить? Отстроились. Провиант на зиму запасен, в скиту достаток, покой. Нет среди нас соперничества и зависти, нет первых и отсталых. Отсюда благость! А ты чего невесел? Сказывай, что у тебя, — приказал наставник.

— За дозволением пришел, отец Григорий. В монастырь сходить. Тяжко мне здесь. Вроде и простила Дарьюшка, да любовь, похоже, не вернуть. И пред сыном старшим повиниться хочу. Обидел его крепко своим уходом… А может, и постриг приму.

Наставник поднялся с лавки во весь огромный, самую разве малость осаженный годами, рост:

— Отговаривать не стану. Чистый путь тебе, Никола в дорогу. Поклонись от нашей общины братьям, скажи в гости ждем — всегда рады их видеть. А как тебе поступить, сам решай — перечить не стану. Верю — боле не оступишься.

* * *