Скитники

В скиту, буквально потонувшем после многодневной вьюги в снегу, — пушистая заметь доходила до самого верха заплота, — вовсю праздновали святки[81]. Парни и девушки после обеда собирались на берегу Глухоманки на игрища, на которых молодняк украдкой присматривал себе пару для помолвки. Здесь они прогуливались, барахтались в сугробах, катались с ледяных покатушек. При этом ребята нарочно опрокидывали санки на спуске и как бы нечаянно прижимались к приглянувшейся девице.

А вечерами на утоптанной полянке у ворот, под приглядом старших, водили хороводы, сопровождавшиеся кружковыми песнями. Большинство из них имело поцелуйную концовку. По кругу двигались неторопливо, чтоб не нарушать запрет на плясания.

В эту самую пору к скиту подъезжал дядя Корнея — Бюэн, крепкий, несмотря на то что ему минуло шестьдесят лет, эвенк со смуглым, прокаленным морозом лицом. На нем чем-то инородным смотрелись опушенные белым инеем густые брови и ресницы. За спиной болталась старенькая берданка 28-го калибра. Сильно поношенная меховая парка и потертые штаны из сыромятной кожи говорили не о бедности, а о том, что этот человек просто мало придает значения своей одежде, все время и все силы отдавая работе.

Приехал Бюэн на четырех упитанных, привязанных друг к другу ременными поводками быках, три из которых были безрогими — уже сбросили до весны. На первом — сам, второй с вьюками: палатка, меховой спальный мешок, продукты, котелок, чайник. И два оленя с тяжелыми сумами.

Молодежь как ветром сдуло: умчались в скит известить о чужаке. Бюэн, не обращая внимания на яростный лай собак, спешился, потянулся, разминая суставы, и стал устанавливать прямо у ворот свою походную палатку. Калитка отворилась, и к нему вышли бородатые мужики.

— Дорова, Елисей! Узнавал? Это я, Бюэн. Ты не ехал, сам ехал. Гостинцы привез, соль привез. Бери, видишь — много готовил, — с трудом двигая замерзшими губами, проговорил эвенк, указывая на груз.

Елисей, признав шуряка, с радостными возгласами обнял его. Отправив Корнея за матерью, сам побежал к наставнику испросить дозволения принять гостя. Григорий посопел, но не отказал. Когда вернулся, счастливая Ольга висела на шее брата:

— Как там наши? — спросила она.

— Хорошо, много хорошо.

Корней уже освободил уставших животных от вьюков и увел их на малоснежную сторону заплота в ельник. Проголодавшиеся олени сразу обступили деревья и стали жадно отрывать сильными губами свисающие с них космы лишайника.

Кочевника провели в дом, усадили за стол. Изосим, слышавший много рассказов о бабанином брате, с интересом разглядывал его. Темные, как безлунная ночь, волосы, побеленные изморозью седины, спадали на широкие плечи, отчего голова издали походила на чум.

Хотя Бюэн не очень хорошо изъяснялся на русском — подзабыл, с помощью Ольги узнали, что эвенкийской родне срочно требуется помощь: оленей в их стаде косила таинственная болезнь — каждый день умирало два-три орона.

— Наши шаманы камланили — олень все равно умирай. Корней — сильный шаман, хорошо лечил.

Елисей с Ольгой понимали, что значит роду остаться без стада. Олень — главная опора эвенков в тайге. Неприхотливый к пище (мхи да лишайники), он к тому же и непревзойденный ходок по бездорожью. Для него не страшны ни снег, ни болотистые мари — выручают необычайно широкие копыта. Туловище северного оленя удлиненное, шея, из-за густой гривы, кажется непропорционально толстой, ноги довольно короткие. Тело покрыто шерстью сплошь, включая морду вместе с носом. Все это придает оленям немного неуклюжий вид. Впрочем, эти животные способны и на стремительный галоп.

— Ясно — оленей надо спасать, — произнес Елисей. — Агирча, помнится, говорил: «Жив олень — жив эвенк». Пойду к Григорию, думаю, отпустит. Ты, Корней, пока собирайся, — велел он сыну.

— Верно понимай. Мало слов сладко, много слов горько. Олень умирай — мы умирай. Олень кормит, греет, возит, — радостно закивал Бюэн.

— Тятя, испроси дозволение и на Изосима, — крикнул вдогонку Корней.

Выезжать следовало как можно быстрее. Для спешки была еще одна причина: Бюэн обещал топографам, работавшим прошедшим летом в их районе, пригнать к устью реки Быстрой к 15 марта шестьдесят оленей и девять нарт. Из них четыре грузовые. И оттуда везти отряд со снаряжением и продуктами на север, к Пикам — месту их полевых работ. Эвенк дал согласие отработать до конца сезона: управляться с оленями, кашеварить и смотреть за лагерем, когда топографы будут на съемке местности.

Через час все было готово к отъезду, но по настоянию самого же Корнея задержались, чтобы в полночь, на Крещение, набрать из проруби освященной воды, приобретавшей противонедужные свойства.