Скитники

Зайдя под крутояр спешились. Якут остался присматривать за лошадьми, а белогвардейцы сняли ичиги, обули сапоги и одетые по всей форме, неслышной поступью прокрались по росистой траве к бараку. Четверо встали у окон, нацелив в них стволы, остальные подошли к двери.

Дубов осторожно отворил дверь. Посреди барака с перекладины, над столом, свисала тускло светящая сквозь прокопченное стекло керосиновая лампа. Рядом, на чурке сидел и мирно посапывал, зажав между колен бердану, дежурный. Неслышно подойдя к нему, казак выдернул ружье и гаркнул во всю глотку:

— Всем встать! Выходить по одному! Вы окружены!

На дощаных нарах, потягиваясь, зашевелились:

— Что за шутки, Борзой! Наломался, что ль, вчерась? — прохрипел кто-то из дальнего угла.

Вскинув фронтовой карабин с побитым ложем, казак три раза выстрелил в потолок и проревел:

— Молчать! Живо на выход! Перестреляю!

— Тихо, тихо, чего шумишь, не глухие, так бы сразу и сказал, — спокойно отозвался все тот же хриплый голос.

Выходящих тщательно обыскивали. С одного сняли кожаный пояс, заполненный золотым песком, у троих нашли ножи.

Приставив к старателям часовых, Лосев со штабс-капитаном зашли в барак. Золото долго искать не пришлось. Оно хранилось в обитом железными полосами сундуке. Сбив замок, увидели тугие кожаные мешочки, заполненные чешуйчатыми пластинками, и берестяной короб с бесформенными комочками самородков. Прикинули вес — пуда полтора потянет!

У Шалого проявилось завидное чутье на рыжуху: еще около четырех фунтов насобирал из потайных старательских схронов.

Взобравшись на чердак обнаружил связки «мягкого золота» — собольи и беличьи шкурки.

— Летом же пушнину не промышляют, — изумился поручик.

— Так это с зимы висит. Видите, все «выходные», первым сортом пойдут. Похоже, они тута круглый год живут, — пояснил Иван. — Не оставишь же инструмент и барак без присмотра!

Лосев, выйдя к старателям, поправил погонный ремень, и, откашлявшись, объявил, что он, подполковник царской армии, по закону военного времени изымает у них все золото под расписку. Оно пойдет на борьбу с большевистским режимом и будет возвращено артели после установления в Якутии законной власти.

Мрачные старатели слушали молча. Вид казаков и офицеров, облаченных в амуницию и начищенные до блеска сапоги, произвел на них сильное впечатление. Вместе с тем их душила обида, что вот так, без затей, у двадцати здоровых мужиков, отнимают результаты многомесячного каторжного труда.

— А детей малых да баб наших вы, что ль, кормить будете?! — спросил, зло глядя исподлобья на золотопогонников, мосластый, смахивающий на шатуна, старатель.

— Брось жалиться. Вона сколь пушнины оставляем на прокорм, — отрезал Дубов.

Когда мешочки с золотом разложили по вьюкам и уже собирались уходить, рослый, широкий в кости мужик, с густой темно-русой окладистой бородой по самую грудь, сделал чеканный шаг вперед. Весь его облик говорил о недюжинной силе. Вытянувшись по стойке смирно, он чуть было не козырнул, да спохватился — без головного убора ведь.

— Господин подполковник, честь имею обратиться, — раздался уже знакомый хрипловатый голос.

Лосев с удивлением обернулся:

— Обращайтесь.

— Дозвольте послужить делу освобождения Якутского края от большевиков.

— Кто такой?

— Есаул[93] Суворов. Вот, — протянул он свой паспорт.

Лосев взял документ и прочел так, чтоб все слышали:

«Суворов Назар Петрович, 1889 года рождения, великоросс, православный из казаков». Полистал. На следующих страницах стояли штампы, двуглавые печати. Перечислены чины. Последний — есаул.

— Ишь ты, ровня, — прошептал ротмистр.

— Господин есаул, а вы сознаете, что в случае чего красные нас всех повесят, в лучшем случае расстреляют?

— У меня с ними, ваше благородие, свои счеты. В семнадцатом пристрелил агитатора за подстрекательство к отказу от присяги Престолу и Отечеству. В отместку, пока я ночью караулы проверял, жену ночью в постели топорами изрубили. Грудничок двухмесячный без матери стаял и помер у меня на руках, — дрогнувшим голосом произнес старатель.

— Ну что, принимаем пополнение? — обратился к соратникам Лосев.

— Как не принять? Свой человек.

— Вы, господин есаул, из старожильских[94] иль из расейских казаков будете? — поинтересовался Шалый.

— С Уральского казачьего войска я. Можно сказать, с середки[95].

— Стало быть, не из нашенских, но все же не чужой.

Старателей загнали обратно в барак и оставили у дверей двоих всадников — чтобы дать возможность отряду уйти подальше. Тут обнаружилось, что есаул исчез. Собрались было организовать погоню, как он вышел из густого ельника с туго набитой котомкой.

— Вы что, есаул, устав забыли? Ушли без доклада.

— Виноват, ваше благородие. Вещи взял.

Офицер развязал мешок и Лосев увидел сложенную казачью гимнастерку с серебристыми погонами, брюки с алыми лампасами.

— Господа, взгляните, — человек форму сберег! Весьма похвально! — одобрил подполковник.