Скитники

– Господа, в чугунке похлебка. Еще теплая! Вы как хотите, а я сажусь есть. Хозяева, даст Бог, простят. – Поручик снял со стены половник, с полки – разнокалиберные миски.

Никто не возражал. Штабс-капитан проследил, чтобы наливали не более одного черпака на каждого.

– Какая вкуснятина! А нельзя ли еще? – попросили близнецы Овечкины, моментально проглотившие свою порцию.

– Пока хватит – сразу много есть опасно, – запретил Тиньков. – Заворот кишок может случиться.

Во дворе залаяла собака.

– Господа, хозяин идет. Старикан, но какой бравый!

Все разом повернули головы и в узкое окно увидели гривастого человека, походившего на матерого зверя. На левом плече раскачивались длинные удилища, а правая рука далеко вперед выкидывала увесистый посох. Дверь отворилась.

– Спаси Христос, – поздоровался он как ни в чем не бывало, подавая каждому широкую ладонь. – А мне и невдомек, что гости пожаловали. И, кажись, высокородных кровей. – Старик снял лосевую тужурку и пригладил руками взлохмаченные седеющие волосы.

– Сударь, вы уж простите, что мы тут похозяйничали – отобедали без дозволения. Сами изволите видеть, в каком мы состоянии – пять дней не ели. Чуть дошли, – за всех извинился юнкер Хлебников.

– Дык правильно, што похарчевались. Пошто животы терзать? Тем паче, ноне Троицын день… А я вот удумал рыбки наловить – попраздничать. Ан нет, не берет – сыта. Вона сколь ноне комарья. Глотай, хошь лопни, – улыбнулся дед в ответ. Улыбнулся одними глазами, но так радушно, что мгновенно расположил к себе.

Глядя на исхудалые, измученные лица пришлых, не сдержался, попенял:

– Как можно так отощать – в лесу эвон скоко съедобных корений, трав. Нешто не ведаете, сколь питателен борщевик? Сколь хорош татарник, сурепица, желтая лилия? Не ведали? А надоть, коли в лес пошли. Ну да ладно, пока самовар заправляю, сказывайте, откеля и куда путь держите. Можа, советом пособлю. Лучше меня здешние места нихто не знат.

– Простите, отец, как позволите вас величать?

– Родители Лексеем нарекли, но с той поры, как перва борода враз на всю харю отросла, – Лешаком кличут. Все Лешак да Лешак. Гляньте, чем не Лешак, – старик ловко задрал до подбородка низ рубахи, и гости увидели густую, с проседью пополам, рыжую шерсть, сплошь покрывавшую живот и грудь. – Так все ж – што вас сюды завело?

Офицеры в некотором замешательстве переглянулись. Первым нашелся поручик Орлов. Сочиняя на ходу, он поведал о том, что их группа представляет собой часть комплексной экспедиции Академии наук и занимается сбором исторических документов, поиском следов первопроходцев на окраинных землях страны, и что уже есть уникальные находки.

Товарищи, слушая, таращили глаза от удивления. Но поручика уже понесло – не остановить! Хотя впоследствии он и сам не мог объяснить толком, для чего так складно лгал.

– Семь дней назад, – продолжал Орлов, – наш проводник-якут сбежал на лодке со всем снаряжением и провиантом.

При этих словах жевавший клок бороды старик недоуменно вскинул седые, кустистые брови и, недоверчиво покачивая давно не стриженной патлатой головой, пробормотал:

– Однако ж! На якутов не сходно – боязливый народ.

Увлеченный сочинительством, поручик даже не обратил на эту реплику внимания.

– Теперь мы ищем проводников-тунгусов, чтобы с их помощью выбраться на Аянский тракт.

Тут простодушный Лешак и вовсе изумился:

– Это ж далече! И тунгусов ноне не сыскать. Оне сюды своих оленей токо в зиму пригонют. Снега тута помене – оленям ягель сподручно копытить… Во! – осенило деда. – Здеся и дожидайтесь – че вам торопиться? А што до истории – так ее в монастыре хушь лопатой греби.

Офицеры переглянулись – в этот момент им главное было передохнуть и сориентироваться.

– Покорнейше благодарим, отец. Остаемся. Обузой не будем. Мы все отменные стрелки – дичи впрок набьем, были б ружья, – ответил за всех штабс-капитан.

– Эка невидаль! Ентого добра целый арсенал: луки тугие и ружья всех калибров с огнеметным зельем. Монахи хоть и молитвенные люди, но без промысла тута не выжить. Зверя-то Господь на што в лесах поселил? Штоб людям прокорм обеспечить. А можа, и оборону случалось держать. Сам я, правда, таперича больше рыбку ем. Ее сподручней жевать – зубы-то сгнили. Ох и намучался я с ними, как болеть начали. Ажно удавиться хотел – эдак невтерпеж было. Спасал гвоздь: прикоснешься к нему больным зубом, апосля его в дерево забьешь – боль и уходит. Таперича благодать – саднить нечему.

Старик растянул губы в улыбке, и гости сквозь седые искорки окладистой бороды увидели розовенький, как у налима, овал десен.

– Дедусь, а сколько же лет вы здесь живете?

– Небось пятьдесят, а можа и боле. Не считал.

– И все это время один?

– Един. Как бирюк. Зимой токо тунгусы бывают, а летом, быват, и староверы с Варлаамовского скита навестят. Так што премного удоволен, што остаетесь. Покалякать по-человечьи страсть как охота.

– Что ж к людям не переедете? Кто вас неволит?

– Эт ты в точку попал, мил человек. Неволит. Злато неволит. Оно ж как притянет, так не вырвешься… Я уже стоко намыл, што на двух подводах не увезть, а все не брошу – така зараза.