Сколько нами пройдено...

Февральские события произвели на солдат очень сильное впечатление. Слова «революция», «свобода для народа», «братство трудящихся» возбуждали и опьяняли, рождали надежды на лучшее будущее. Солдаты из крестьян толковали о разделе барской земли, а фабричные с жаром рассуждали о восьмичасовом рабочем дне, об отмене штрафов, о заводских столовых и о других своих насущных делах. Ни строгие дисциплинарные кары, ни стены казарм уже не в состоянии были помешать общению между солдатами и пролетариатом Москвы. Артиллеристы, получая увольнительные, ходили на собрания и митинги рабочих, а те появлялись в казармах.

Произошли изменения в армейском быту. Отменялись пышные величания: «ваше благородие», «ваше высокоблагородие», «ваше превосходительство». Вместо них было введено «господин офицер» и «господин генерал». Да и взаимоотношения офицеров с рядовыми стали демократичнее. Стушевались, притихли любители мордобоя и палочной дисциплины. Солдаты впервые вздохнули свободнее.

Демократические новшества очень не нравились офицерам. Но нарушить постановление буржуазного правительства они не решались.

Солдатская масса в Москве была еще недостаточно активна. У нас, например, в 1-й запасной артиллерийской бригаде многие долго не могли привыкнуть к новым порядкам, тянулись перед офицерами, забывшись, называли их «ваше благородие». Люди боялись, что в какой-то день все опять переменится, вернется к старому, и тогда офицеры отомстят с лихвой: будет и карцер, и ранец с песком, и еще что-нибудь похуже.

Однако бурные события тех дней излечивали от робости самых забитых солдат. Интерес к политике, естественное желание разобраться, что, в сущности, происходит и какая будет от того польза народу, постепенно захватили всех.

По вечерам в казармах спорили главным образом о земле: надо ли отбирать ее у помещиков и как отбирать. Я тогда в политике не разбирался, к тому же у нас, в Архангельской губернии, вообще не было помещиков, вся земля принадлежала общине, которая решала, сколько дать земли на едока. Нравы в нашем крае были патриархальные. О том, что такое «помещик», я, например, впервые услыхал в Москве. И все-таки, несмотря на полную неосведомленность в политических делах, я поддерживал революционно настроенных солдат и тех беседчиков (как я потом узнал, большевиков), которые призывали отнять землю у помещиков, а фабрики у хозяев и передать все это в руки трудового народа. Это для меня было совершенно ясно, поскольку было справедливо.

Но в других вопросах я путался.

Я уже упоминал о фейерверкере Дмитрии Родичеве. Мы с ним крепко подружились. Это был крупный, с руками молотобойца парень, всегда уравновешенный, неторопливый; думал он также неторопливо, серьезно, а когда говорил, чуточку улыбался. Мы были земляки: Дмитрий до армии работал в Архангельских судоремонтных мастерских. Отличный был солдат: отменно знал пушку, прекрасно стрелял. А человек — душа.

Как-то Родичев говорит мне:

— Хочешь, Сашка, послушать интересных беседчиков из рабочих?

— Хочу, — говорю. — А где?

— Да недалеко. За Ваганьковским кладбищем, в лесу собираются. Очень хорошие беседы бывают.

— Коли интересно, пошли, — отвечаю, и мы с Родичевым и еще тремя солдатами отправились в лес.

Теперь это место за Красной Пресней застроено домами, а тогда прямо от пресненского трамвайного кольца начинался сплошной лес. Не было, конечно, и электричества. На улицах, как и в наших казармах, по ночам горели газовые фонари.

Перейдя трамвайное кольцо, мы по тропинке углубились в лес и вскоре наткнулись на людей, расположившихся кружком на поляне. Тут были и солдаты, и рабочие, главным образом с Прохоровской мануфактуры. Собрание уже началось. Беседчики рассказывали о событиях в стране и за границей, о том, какая партия что собой представляет и чего добивается. Люди слушали, задавали вопросы, агитаторы отвечали. Нас очень заинтересовали эти беседы, и потом мы много раз ходили на собрания. Дмитрий Родичев был явно доволен. Он похлопывал меня крепкой ручищей по спине и повторял: «Скоро, Сашка, ты любого министра за пояс заткнешь в политике!» — И на его крупном добром лице расплывалась улыбка.

Однажды Родичев вызвал меня из казармы во двор, отвел в сторонку и, оглядевшись, сказал:

— У нас создается политический кружок для солдат. Хочешь заниматься в нем?

У меня было большое желание учиться, и я с радостью согласился.

В кружке подобрался десяток молодых солдат. Занятия с нами вел сначала врач Гарденин, а потом — старый член РСДРП большевичка Розалия Самойловна Самойлова (Землячка). Изучали Коммунистический манифест, статьи Ленина, читали большевистские газеты.

В Москве в это время, как и в других городах, шла подготовка к выборам в Учредительное собрание. Каждая партия старалась привлечь на свою сторону как можно больше избирателей из народа — крестьян, рабочих, солдат. Офицеры нашей бригады были, конечно, за кадетов и эсеров. Их сторону приняли фельдфебели и фейерверкеры сверхсрочной службы. Основная масса солдат колебалась, не зная, какую партию ей поддерживать.