Сколько нами пройдено...

Поезда еще ходили нормально, по расписанию. Вагоны были набиты демобилизованными, даже на багажных полках в неудобных позах лежали люди. Было смрадно от табачного дыма, душно, но солдаты непрестанно шутили, радость была огромная — ехали не на фронт, не в часть, а домой, к матерям и женам. Разговоры вращались вокруг мира, земли, свободы.

Настроение у меня было отличное. Еще бы! Возвращаюсь в родные края цел-невредим, не темным пареньком, а зрелым мужчиной, солдатом, которому выпало драться с оружием в руках за Советскую власть. В те дни я был уверен, что революция окончательно победила и теперь начнется счастливая свободная жизнь для всего народа: трудись, заводи семью, детишек, учись, если есть желание. А желание учиться у меня было огромное. Кроме гостинцев отцу, матери и сестренке я вез полный вещевой мешок книг. Себе я не стал покупать в Москве ничего из одежды. Остался в форме: добротная шинель, сапоги со скрипом, папаха. А наган сам прихватил. Хотелось, не скрою, покрасоваться перед отцом с матерью и деревенскими девчатами.

До Котласа ехал поездом, а дальше, верст пятьдесят, добирался как придется: где пешком, где на попутных санях — железной дороги в тех краях не было. Стояли крепкие декабрьские морозы, проселки сильно перемело, и я решил оставить в одной из деревень тяжелый вещмешок с книгами, рассчитывая, что летом приеду на пароходе и заберу их домой. Однако вернуться не пришлось, и эти первые дорогие для меня книги так и пропали. Но даже если бы и забрал я книги, думаю, вряд ли нашлось бы время прочитать их: начались жестокие бои гражданской войны и мне уже было не до учебы.

Через несколько дней, как раз к рождеству, добрался я до своей родной деревни с немного странным названием: Вторая Борисовская.

Места наши глухие, лесные. Ближайшая железнодорожная станция Котлас находилась в двухстах пятидесяти верстах, а до Архангельска — все четыреста. Но и здесь уже многое знали о революции в России: рассказали солдаты, вернувшиеся из Москвы, Петрограда и других городов. Однако порядки на моей родине остались прежние: здесь еще верховодили волостные старшины, старосты и деревенские сотские, избранные в царское время. Надо было менять их, создавать новые органы власти.

Отгуляв рождественские праздники, мы собрались в селе Вознесенском на волостной сход. Из двадцати окрестных деревень народу наехало много. Тон собранию задавали демобилизованные солдаты. Общим голосованием сместили волостного старшину и избрали Афанасьевский Совет крестьянских и солдатских депутатов, который разместился в здании бывшего волостного управления. Выбрали исполком. Председателем стал Петр Водовозов, секретарем — Михаил Вежливцев, а заместителем председателя избрали меня. Конечно, я был горд и удивлен доверием земляков: ведь мне было только двадцать один год. Должно быть, на мое избрание повлияло то, что я был единственный, кто участвовал в московских октябрьских боях, и это придало какой-то вес моей кандидатуре в глазах односельчан, особенно солдатской братии.

Переход к советским порядкам, основанным на революционных законах, прошел у нас очень спокойно. Поскольку в архангельских деревнях никогда не было ни помещиков, ни кулаков, эксплуатирующих чужой труд, экспроприировать было нечего. Чтобы читателю все было понятно, расскажу о некоторых особенностях моих родных мест в ту пору.

Архангельская губерния, хотя и суровая по климату, была очень богата лесом, пушниной, рыбой.

Край был очень мало освоен — тайга, глушь, зимой снега почти в человеческий рост и никаких дорог. Единственная железная дорога Архангельск — Вологда была построена перед первой мировой войной. Летом сообщение между деревнями шло главным образом по Северной Двине — пароходом или на лодках.

Хлебопашество никогда не было у нас основой крестьянского хозяйства: земли не хватало и родила она не каждый год. Принадлежала земля уделу, то есть императорскому двору. На каждого едока выделялось всего пол-десятины; за эту землю крестьянин ежегодно платил в казну оброк, но в любой миг мог лишиться своего надела. Прокормить семью при коротком северном лете эта скудная землица, конечно, не могла, поэтому хлебопашество являлось у нас подсобной отраслью.

Таежная архангельская деревня занималась главным образом лесным промыслом: гнали смолу, деготь; валили и сплавляли по рекам купеческий лес; били пушного зверя, рыбачили. По этим видам промысла создавалось в деревнях нечто вроде артелей, где была сильно развита товарищеская взаимопомощь.