Сколько золота в этих холмах

По прошествии многих месяцев, когда ее долг выплачен, золотой туз ложится с ней в кровать, заводит часы и говорит, что хочет сделать ей подарок. Любой подарок, говорит он, словно вдруг расщедрился, словно уже не выкачал из нее все, что можно.

Он спрашивает у нее, чего она хочет.

Первое, что она просит, – зеркало. Позволяет себе взглянуть в него… нет, увидеть. Нос незнаком ей, и лицо странное, худое и умиротворенное. Она никогда не будет хорошенькой, с девичьим лоском. Она будет красива, но той красотой, которую с болью в груди созерцают некоторые мужчины, словно держат волшебную лозу. Она обрезала волосы, но в зеркале – призрак с длинными волосами. Она оглядывается через плечо – там никого нет. Белизна ее шеи – ее природная белизна. Ее непорочное лицо – ее собственное лицо. Теперь уже никто не сможет причинить ей боль. Ее тело бессмертно, вернее, оно пережило столько смертей в историях, рассказанных ей мужчинами, что она больше не боится. Она – призрак, поселившийся в этом теле. Она спрашивает себя, сможет ли она когда-нибудь умереть.

Золотой туз во второй раз спрашивает, чего она хочет в подарок.

Старое слово готово сорваться с ее языка. Она не произносила его целый год. Она пытается вспомнить океан, корабли, звездчатые фрукты, фонарики, низкие красные стены. Пытается вообразить частичку всего этого для себя. Но истории из книги были заменены лицами мужчин, которых она узнала слишком близко, слишком ясно, узнала их морщины, их оспины, их жестокость. Она видит себя на этих красных улицах, где сталкивается с мужчинами, с их женами, их детьми. С их ужасом. Со своим ужасом. Как бы широко ни простиралась эта земля, на ней больше нет места для нее. Она думает о Сэм, которая вырастет еще выше в этой стране, обретет более широкий шаг, больше блеска. О Сэм, которая займет все пространство, какое ей нужно, будет говорить на языке, чужом для Люси. Она на мгновение задерживает перед собой этот образ, который обретает блеск в ее голове. Потом отпускает его. Отпускает. Отдает Сэм тому народу, среди которого та хотела быть. Эти люди и раньше по-настоящему не были одного племени с Люси, а теперь и не смогут быть никогда.

Слово, которое она отпускает со своего языка. Она не произносит его.

Золотой туз в третий и последний раз спрашивает у нее, чего она хочет.

Она думает о других местах. О холмах, на которых она родилась, о солнце, которое выбеливает небо и придает яркость траве. Она думает о том времени, когда она стояла в мертвом озере и держала то, чего жаждали мужчины, за что они умирали. Она думает, что на самом деле это ничего не значило в сравнении с тем, как полуденное солнце выжигает траву. С тем, как воздух мерцает от горизонта до горизонта. Кто мог по-настоящему охватить это бескрайнее и сводящее с ума сверкание, постоянно смещающийся мираж, траву, которая отказывалась принадлежать кому бы то ни было или быть плененной, но менялась, когда лучи света изменяли угол; кто мог понять, что и кому несла эта земля: смерть или жизнь, зло или добро, удачу или несчастье, ее ужас или щедрость рожали и убивали бессчетное число жизней. И разве не сама эта земля была истинной причиной их непоседливости, причиной более серьезной, чем бедность, отчаяние, жадность и ярость, – и разве не знали они в глубине души, что, пока они двигаются, пока земля раскрывается перед ними, пока они ищут, они вечно будут оставаться искателями и никогда не потерпят полного поражения?

Землю можно заполучить, предъявив права на нее – что хотел сделать ба и что отказалась делать Сэм, – а потом земля предъявит свои права на тебя. По-тихому. Особость этого дара в том, что ты никогда не знаешь, сколько золота в этих холмах. Потому что, может быть, если только ты проделаешь достаточный путь, выждешь достаточно долго, накопишь достаточно печали в своих венах, тебе удастся найти тропу, которую ты знал, камни обретут очертания знакомых лиц, деревья будут приветствовать тебя, при твоем приближении будут распускаться почки, радостно щебетать птицы; и поскольку эта земля научила тебя заполучать желаемое звериным способом, не знающим ни слов, ни законов – страданиями в сухой траве, тигриной отметиной на покалеченной ноге, выживанием среди клещей, лопнувшими пузырями, растрепанными ветром волосами, солнечными ожогами, оставляющими на коже пятна или полосы, – то, побежав, ты, может быть, услышишь ветер или звуки, издаваемые твоим собственным пересохшим ртом, нечто похожее и непохожее на эхо, настигающее тебя из прошлого или нагоняющее сзади, услышишь голос, который, как тебе всегда было известно, называет твое имя…

Она открывает рот. Она хочет

Благодарности

Холмам Северной Калифорнии, очаровавшим меня. Бангкоку и его урокам одиночества. Сидению в полумраке в ресторане «Лука» в Силоме. Прилавку в «Голодном призраке» во Флэтбуше. Камину в «Хай-Граунде». Зеленой биолюминисценции в Хэмбидж-Центре. Студии Джейн Остин в Студия-Центре в Вермонте.