Войдешь в зловоние Востока —И задохнешься от восторга!…Курилен тайных дурь и чад,Бессмыслица людского хора,Вой одичалых арабчатИ человечий крик хамора[3].Плетется, замшевый, замшелый,С тупой покорностью судьбе,И взор, больной и ошалелый,Скользит печально по тебе.Тут — иностранцев толчеяУ лавок древностей фальшивых,И у помойного ручьяБаталия котов паршивых.До этой страшной высотыКак доползла такая проза?Язычники свои крестыНесут по Виа Долороза.Степенно шествуют попы,Снуют проворные монашки…Дымятся красные супы,Кровоточат бараньи ляжки.Туристы всяческих породСтолпотворят язык базарный,И кто-то в медный тазик бьет,Как будто в колокол пожарный.За поворотом поворот,Уж гомон за спиной, и вотПеред тобою — панорама:В горячей солнечной пыли,За светлой площадью, вдали —Стена разрушенного Храма.Вот ты и дома. Не спеши,Следи, как в глубине душиРастет прорезавшийся трепет.Польются слезы, как стихи:Господь простил тебе грехиИ вновь тебя из праха лепит.К стене ты приложись щекойИ слушай, как журчит покой,К сухой душе пробив дорогу.Ты вновь — у вечного ручья,Ты вновь — в начале бытия,Ты снова дома, слава Богу.
1979
«Я одинок, как плач кочевника…»
Г. Люксембургу
Я одинок, как плач кочевника,Затерянный в песках Синая.Тоска пустынная, вечерняя.Душа усталая, больная.Я разеваю жаркий рот,И кровь моя во мне орет:— Я слабый, жалкий муравей,Прижат песчинкою Твоей!Корявой ножкой шевелю:— О Боже, я Тебя люблю!Душа моя — Синай тоски.Одни пески, пески, пески…В пустыне наступает ночь.Змея в испуге льется прочь.Я одинок, как Имя Божие,Произнесенное безумцем.Из моря солнце краснорожееГрозит языческим трезубцем.— Господь! Я жалкий скарабей.Не мучай — плюнь да и убей!В тоске своей и во хмелюЯ все равно Тебя люблю!Он взял меня, больную мошку,И сделал поворот на ножку,Луною высветил тропинку,Песчинку положил на спинкуИ дал пинка:— Со Мной не споря,Тащись от горя и до горя.Ты — Вечный Жид. Пищать — пищи,Но легкой смерти не ищи!…Тысячелетняя тоскаПоводит дулом у виска.Еврейский Бог, еврейский рокЕй не дает спустить курок.