Скорбь сатаны

Старик засмеялся, как теперь помню, и ответил, что легче полюбить богатого человека, чем бедного, и что со временем я это пойму. Он прибавил с легкой запинкой, что для того, чтобы свести концы с концами, он согласился взять под свое покровительство молодую богатую американку, мисс Чезни, которая, желая попасть в высшее лондонское общество, предлагала за это тете Шарлотте две тысячи фунтов в год. Я не помню, что именно я ответила, помню только, что мои скрытые чувства вырвались в порыве такой ярости, что отец растерялся. Американскую пансионерку в нашем доме?! Это было возмутительно, невозможно! Мой гнев, однако, был бессилен, сделка была уже подписана, и мой отец, забыв свой старый род и свое общественное положение, унизился до уровня простого содержателя меблированных комнат. С этой минуты, я потеряла к нему всякое уважение. Конечно, можно возразить, что я была неправа, что я должна была гордиться им за то, что он сдал внаём американке свой древний титул. Но, с этой точки зрения, я не могла смотреть на вопрос. Я углубилась в себя более, чем когда-либо и создала себе заслуженную репутацию холодности, надменности и горделивости. Мисс Чезни приехала и всеми силами старалась завязать со мной дружбу, но тщетно… Она, кажется, добрая девушка, но вульгарна и не воспитана, как все американки, несмотря на то, что они стремятся быть похожими на нас; я возненавидела ее со дня ее приезда и нисколько не скрывала своих чувств. Однако я знаю, что она будет графиней Эльтон, как только приличие это позволит, скажем, через год по смерти матери и трех месяцев ношения лицемерного траура по мне. Отец воображает, что он еще молод и хорош собой; к тому же он не может устоять против миллионов, которые Диана принесет ему в приданое. Когда американка поселилась в нашем доме и тетя Шарлотта стала выезжать с ней, я перестала ездить в свет, не желая показываться вместе. Я проводила много времени у себя в комнате, за чтением. Все модные современные романы прошли через мои руки и „просветили“, но не улучшили меня. Один день, день, который врезался мне в память, как нечто вроде поворота в моей жизни, когда мне попала книга одной известной писательницы, книга, которую я не сразу и поняла. Я прочла некоторые места по два раза, и внезапно ужасающее сластолюбие, коим пропитано было каждое слово озарило меня. В приливе омерзения я швырнула книгу на пол… Однако все выдающиеся журналы напечатали благоприятные отзывы об этом романе, критики говорили, что он полон храбрых мыслей и блестящего ума. Одним словом его так хвалили, что я решила прочитать его вновь. Мало-помалу, вкрадчивая гнусность этого сочинения проникла в мой ум и впиталась в него. Я начала думать об этом, и через некоторое время открыла наслаждение в этих мыслях. Я послала за остальными книгами того же мерзкого автора и с каждым днем мой аппетит к похотливой литературе возрастал. Как раз в то время, одна из моих приятельниц одолжила мне два-три тома стихотворение Суинбёрна. Было бы чересчур долго передавать впечатление, вызванное во мне этим поэтом, скажу лишь одно: благодаря этому чтению, я потеряла и ту маленькую долю веры, которая во мне еще теплилась. Теперь мне это безразлично: без любви, без надежды, без веры, я стою на краю вечного безмолвия, вечного мрака. Но ради тех, которые еще сохранили утешительное понятие о религии, я спрашиваю себя, как, в так называемой христианской стране, такие богохульные стихи, какие встречаются у Суинбёрна, дозволены свободно распространяться между публикой? С того момента, когда я впитала в себя Суинбёрна, я отбросила христианскую веру как нечто отжившее, непонятное, и никогда больше о Христе не думала. Я знала, что никто не упрекал Суинбёрна за его направление, что он пожинал лавры, как будто облагодетельствовал человечество, и что не нашлось ни одного пастора достаточно храброго, чтобы заткнуть глотку этому безумцу и богохульнику. И так я пришла к заключению, что Суинбёрн прав в своих суждениях и продолжала жить в ленивой роскоши, упиваясь развратными и декадентскими романами. Если у меня была душа, то умерла она, скорее всего, в то время. И чистота моего ума пропала навеки. Суинбёрн, в числе других, помог мне умственно, если не физически, пройти через такую школу порока, что лучше и не надо было. Я считала мужчин за животных, и женщин почти такими же. Я не верила ни в честь, ни в добродетель, ни в правду: я была равнодушна ко всему, за исключением одного. Я решила настоять на своем, когда дело коснется любви, я допускала возможность брака на чисто денежных основаниях, но любовь все же будет моя, т. е. любовь, как я ее понимала, не идеальная, но такая, какую описывает Суинбёрн, да и все современные писатели. Я начала задумываться над тем, когда и где я встречу своего любовника, мысли, которые в то время наполняли мне голову, заставили бы содрогнуться от ужаса всех так называемых моралистов; но для внешнего мира, я была примерной молодой девицей, сдержанной и горделивой. Мужчины желали, но боялись меня, так как я никого не поощряла, не находя еще человека, достойного такой любви, какую я могла бы дать. Большинство молодых людей походили на обезьян — хорошо одетых и чисто выбритых, но с той же улыбкой и сладострастными глазами, как косматые жители африканских лесов…