Скорбь сатаны

Ах! эти первые заработанные сто фунтов! Как они были для меня ценны. Я почувствовал себя королем независимости, передо мной открывался путь к славе; никогда еще жизнь не улыбалась мне так, как в эту минуту. Стоило ли говорить о бедности! Я был богат, богат сотней фунтов, добытой собственным умственным трудом. Я не завидовал ни одному миллионеру, швыряющему груды золота направо и налево. Я вспомнил о Мэвис Клер… но не смел долго задумываться над ее тихим чудным образом. Со временем, когда я приступлю к новой работе, когда настрою свою жизнь, как решил настроить ее в путях веры, твердости и любви к ближнему, может быть я напишу ей и расскажу ей все… все, даже про тот странный уголок мира, скрытый за границами вечного льда и снега. Но теперь, теперь я решил бороться наедине, борясь, как человек должен бороться, не ища ни помощи, ни симпатии, и рассчитывая не на себя, а только на Бога! К тому же я еще не мог решиться поехать в Виллосмир; для меня эта местность была полна самых ужасных воспоминаний, и хотя лорд Эльтон снисходительно пригласил меня к себе, одновременно выражая свое сочувствие за мои крупные финансовые потери, я прочитал между строк его письма, что он считает меня за сумасшедшего после моего отказа привлечь к ответственности моих сбежавших поверенных, и предпочел бы, чтобы я не приехал. Я и не поехал даже, когда получил приглашение на его бракосочетание с Дианой Чезни, которое исполнилось с надлежащей помпой и блеском. В газете в списке гостей я прочел почти без удивления имя князя Лючио Риманца.

Сняв скромную комнату, я приступил к литературной работе, избегая всех своих прежних знакомых, которые и не употребили усилий, чтобы отыскать меня, так как я теперь был снова совершенно беден. Я жил наедине со своими грустными мыслями, размышляя о многом, и приучая себя к смиренно, покорности и крепкой вере, и день за днем я боролся с чудовищем собственного эгоизма, который являлся мне в тысяче различных видах. Мне пришлось переделать свой характер, покорить свой упрямый нрав, заставляя его стремиться к иным целям, кроме мирской славы; задача была трудная, но с каждой новой попыткой мои силы росли.

Таким образом, я прожил несколько месяцев, и вдруг весь литературный мир с восторгом заговорил о новой книге Мэвис Клер. В этот раз я тоже возрадовался, не завидуя больше ее заслуженной славе. Я стоял как бы в стороне, глядя на проезд ее торжественной колесницы, украшенной не только лаврами, но и розами, эмблемами любви и почестей народа. Всей душой я уважал ее талант, всем сердцем преклонялся перед ее женской чистотой. И как раз во время этой новой удачи Мэвис написала мне письмо, простенькое письмецо, радушное как она сама.

«Дорогой мистер Темпест.

Я случайно узнала, что вы возвратились в Англию. Адресую это письмо вашему редактору в надежде, что Вы получите его; мне хотелось выразить Вам искреннюю радость по поводу успеха Вашей умной книги после периода ее испытания. Мне кажется, что этот успех в большой мере утешит вас после Ваших крупных жизненных и материальных потерь, о которых я здесь не стану говорить. Когда вы почувствуете себя в силах вновь увидать местность, полную столь горьких для Вас воспоминаний, то приезжайте навестить меня.

Ваш друг

Мэвис Клер».

Туман застлал мне глаза: я почти почувствовал ее милое присутствие в комнате. И она назвалась моим другом! мне показалось, что я не достоин столь высокой награды. Я сложил письмо и положил его к сердцу как талисман… Мэвис радостная, чудная, чистая должна знать тайну счастья! Когда-нибудь… я поеду к ней… к этой женщине, окруженной лилиями… когда-нибудь, когда я буду в силах рассказать ей все, кроме своей любви к ней. Эта любовь никогда не будет высказана, я должен превозмочь себя и не надеяться попасть в потерянный рай. Когда-нибудь я увижу ее… но не скоро… не раньше чем окрепну на своем новом пути. Размышляя таким образом, мне внезапно показалось, что голос, похожий на мой, громко сказал:

— Откинь, откинь покров, дух Прекрасного Града, я чувствую, что в твоих глазах узнаю тайну счастья!