Скорбь Сатаны

Теперь я хотела бы, если сумею, четко объяснить, какое влияние оказал на меня этот песнопевец-сатир, ибо я верю, что есть много женщин, для кого его произведения стали смертоноснее самого смертоносного яда и гораздо более развратили их души, чем любая книга Золя или самые пагубные из современных французских писателей. Сначала я прочла стихи быстро, находя некое удовольствие в их колеблющейся ритмике и не обращая особого внимания на тему, но вскоре будто яркая вспышка молнии сверкнула, сорвав с прекрасного дерева украшающие его листья, и внезапно я ощутила жестокость и дьявольскую чувственность, скрытые под витиеватым языком и убедительными рифмами, – и на мгновение я прервала чтение и закрыла глаза, содрогаясь и чувствуя боль в сердце. Была ли человеческая природа такой же низменной и беспутной, какой ее представлял этот человек? Неужели не было никакого Бога, кроме Похоти? Были ли мужчины и женщины ниже и развращеннее в своих страстях и аппетитах, чем животные? Я размышляла и мечтала, я корпела над «Хвалой Венере», «Фаустиной» и «Анакторией», пока я не почувствовала, что нисхожу до скотства разума, что замышлял подобные надругательства над приличиями. Я упивалась дьявольским презрением Суинберна к Богу, и вновь и вновь перечитывала его стихи «Перед распятием», пока не выучила их наизусть; пока они не зазвенели в моем мозгу так же настойчиво, как любая детская песенка, и не привели мои мысли к высокомерному презрению к Христу и Его учению, как и любого неверующего еврея. Сейчас для меня это ничего не значит, сейчас, когда без надежды, веры или любви я вот-вот окончательное погружусь в вечную тьму и безмолвие, но ради тех, у кого есть утешение в религии, я спрашиваю, почему в так называемой христианской стране такому отвратительному богохульству, как «Перед распятием» позволено распространяться среди людей без единого упрека со стороны тех, кто избирает себя судьями литературы? Я видела, как многие благородные писатели были незаслуженно забыты, – многих обвинили в богохульстве, хотя их произведения были совсем иного рода, но этим строкам было позволено беспрепятственно творить свое жестокое зло, и их автор прославляется так, как если бы он был благодетелем человечества, а не растлителем. Я привожу их здесь по горькой памяти, чтобы не показалось, что я преувеличиваю их истинную суть —