Скорбь Сатаны

Позволь мне писать дальше, – писать дальше этой мертвой рукой из плоти… еще мгновение, ужасный Бог!.. Всего лишь миг, чтобы записать Истину – ужасную правду о смерти, самая темная тайна которой, Жизнь, неизвестна людям. Я живу! – Новая, сильная, стремительная жизненная сила овладевает мной, несмотря на то, что мое бренное тело почти мертво. Слабые вздохи и конвульсии все еще чувствуются в нем, и я, вне его и больше не принадлежа ему, толкаю его гибнущую руку, чтобы записать эти последние слова – я живу! В отчаянии и ужасе, в раскаянии и муке, я живу! О, невыразимое страдание этой новой жизни! И хуже всего то, что Бог, в ком я сомневалась, Бог, которого меня учили отрицать, этот оскорбленный, поруганный и оклеветанный Бог СУЩЕСТВУЕТ! И я могла бы найти Его, выбрать Его – это знание навязано мне, когда я вырвана отсюда, это кричат мне тысячи вопящих голосов!.. Слишком поздно! Слишком поздно! Алые крылья низвергли меня вниз. Эти странные бесформенные создания смыкаются вокруг и гонят меня в темную бездну… средь бурь и огня!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Послужи мне еще лишь раз, о мертвая рука, прежде чем я уйду… мой измученный дух должен схватить тебя и заставить написать о том, чему нет имени, чтобы земные глаза могли прочесть об этом, а земные души вовремя получили предупреждение!.. Наконец-то я знаю, КОГО я любила! Кого я избрала, кому я поклонялась!.. О Боже, помилуй меня!.. Я знаю, КТО теперь требует моего поклонения и тянет меня в тот кружащийся мир, что объят огнем!.. Его зовут…»

На этом рукопись заканчивалась – незаконченная и резко оборванная, и на последнем предложении была клякса, как будто перо с силой вырвали из руки умирающей и поспешно бросили вниз.

Часы в западной комнате снова пробили час. Я неловко поднялся со стула, дрожа, самообладание покидало меня, и я наконец начал нервничать. Я искоса взглянул на свою покойную жену – ту, что сверхчеловеческим предсмертным усилием объявила, что все еще жива, которая каким-то невообразимым образом, казалось, написала это после смерти, в неистовом желании рассказать о чем-то кошмарном, чему, тем не менее, не суждено было сбыться. Неподвижное мертвое тело теперь внушало мне настоящий ужас, я не осмеливался прикоснуться к ней, я едва осмеливался взглянуть на нее… каким-то смутным, непостижимым образом я чувствовал, как будто «алые крылья» окружили ее, сбивая меня с ног, но в то же время толкают меня, и что настанет и моя очередь. Крепко сжимая рукопись в руке, я нервно наклонился вперед, чтобы задуть свечи на туалетном столике… и увидел на полу носовой платок, пахнущий французскими духами, о которых писала покойница, я взял его и положил рядом с ней, отвратительно ухмылявшейся собственному отражению в зеркале. Блистающая драгоценная змея, обвившаяся вокруг ее талии, снова привлекла мое внимание, когда я делал это, и я на мгновение уставился на ее изумрудный блеск в безмолвном очаровании, затем, крадучись, чувствуя, как холодный пот струится по моей спине, а пульс во мне слабеет от ужаса, я повернулся, чтобы уйти. Когда я подошел к портьере и приподнял ее, какой-то инстинкт заставил меня оглянуться на ужасное зрелище: первая из светских красавиц, мертвенно-бледная, застыла перед своим неподвижным и мертвенно-бледным отражением в зеркале…

«Какая бы получилась обложка для модного дамского журнала, легкомысленного и лицемерного!» – подумал я.

– Ты говоришь, что не умерла, Сибил! – пробормотал я вслух. – Что ты не мертвая, а живая. Но если ты жива, то где же ты, Сибил? Где ты?