Скорбь Сатаны

Вскоре ледяные барьеры были преодолены, и «Пламя», миновав их, оказалось в водах теплого внутреннего моря, спокойного, как озеро, и яркого, как серебро, в сиянии луны. По обе стороны были холмистые берега, богатые высокой и пышной зеленью, – я видел далекие туманные очертания темно-фиолетовых гор, я слышал плеск волн, что бились о скрытые скалы и шуршали на песке. Восхитительные ароматы наполнили воздух, – подул легкий ветерок… был ли это потерянный рай? – эта земля в субтропиках, скрытая за континентом льда и снега? Внезапно с верхушек темных ветвистых деревьев донеслось птичье пение, и так сладка была песня, так проникновенна была мелодия, что мои воспаленные глаза наполнились слезами. Прекрасные воспоминания нахлынули на меня – ценность и благодать жизни, жизнь на доброй, залитой солнцем земле – как дороги они были моей душе! Все возможное в жизни, все ее радости, чудеса, благословения – все, что изливается на неблагодарное племя любящим Создателем, – все это сразу показалось мне чудесным! О, если бы мне дан был шанс жить снова! – Искупить прошлое, собрать растраченные драгоценности потерянных мгновений, – жить так, как должен жить человек, в согласии с волей Божьей и в братстве со своими ближними!.. Неизвестная птица продолжала петь, словно дрозд весной, только более мелодично, – несомненно, ни один другой лесной певец никогда не пел и вполовину так хорошо! И когда его нежные ноты одна за другой зазвучали в мистической тишине, я увидел, как бледное существо вышло из тени черных и алых крыльев – фигура белой женщины, чьим одеянием были лишь ее длинные волосы. Она медленно подплыла к борту судна и оперлась о него, подняв кверху страдальческое лицо, – это было лицо Сибил! И пока я смотрел на нее, она в отчаянии бросилась на палубу и зарыдала. Моя душа всколыхнулась во мне… Я увидел ее такой, какой она могла бы быть, – я понял, каким ангелом могли бы сделать ее любовь и терпение… и, наконец, я пожалел ее! Я никогда раньше не испытывал к ней жалости!

И теперь многие знакомые лица сияли передо мной, как белые звезды в дождевой дымке, – все лица мертвых, – и на каждом лежала печать неутолимого раскаяния и печали. Одна фигура мечтательно прошла передо мной в оковах, поблескивающих золотом, – я узнал в ней моего старого друга по колледжу; в другой, скорчившейся от страха на земле, я узнал того, кто поставил на кон свое последнее достояние, даже свою бессмертную душу, – я увидел лицо моего отца, измученное и искаженное горем, – и затрепетал, боясь узреть священную красоту той, что умерла, чтобы дать мне жизнь, среди этих ужасных видений. Но нет! – слава богу, я не увидел ее! – ее дух не сбился с пути к Небесам! Мои глаза снова обратились к движущей силе этой мистической сцены, к падшему великолепию, чьи величественные очертания теперь, казалось, заполняли и землю, и небо. Огненный венец озарил его… он поднял руку… корабль остановился, – и мрачный рулевой застыл, опершись на штурвал. Вокруг нас расстилался залитый лунным светом пейзаж, похожий на сверкающую мечту о сказочной стране, – и все еще пела неведомая Божья птица с чарующей нежностью, что могла даровать покой измученным душам в аду.

– Мы остановимся здесь! – произнес повелительный голос. – Здесь, где искаженный облик человека никогда не отбрасывал тени! Здесь, где высокомерный разум человека никогда не замышлял греха! Здесь, где безбожная жадность человека никогда не портила красоты и не убивала лесных существ! Здесь, в последней земле, что осталась неоскверненной присутствием человека! Здесь конец света! Когда эта земля будет найдена и эти берега будут осквернены, – когда Маммона ступит на эту землю, тогда наступит Судный день! Но до тех пор… лишь Бог творит здесь совершенство, и ангелы могут взирать на этот край без страха, и даже демоны находят здесь покой!

Торжественные звуки музыки наполнили воздух, и я, словно в цепях, скованный невидимыми узами и неспособный пошевелиться, внезапно был освобожден. Полностью сознавая свою свободу, я все еще стоял лицом к лицу с темной гигантской фигурой моего врага, ибо его сияющие глаза теперь были устремлены на меня, а его пронзительный голос обращался только ко мне.