Скорбь Сатаны

– Вот именно! – Риманез с загадочным видом изучал меня, во взгляде его читалось веселье, смешанное с жалостью. – Но вам же известна старая аксиома, дорогой мой Джеффри – «коня можно подвести к воде, но нельзя заставить его пить». Интерпретируя данное утвеждение применительно к сложившейся ситуации, некоторые из критиков, с подачи нашего уважаемого друга МакУинга, подведут коня, то есть читателей, к специально подготовленному для них корыту, но не смогут заставить их проглотить его содержимое. Конь часто бросается наутек в поисках пропитания – так вышло в случае с мисс Клэр. Когда читатель сам выбирает, книги какого автора ему читать, конечно, остальным писателям приходится несладко – но с этим ничего не поделать!

– Так почему же они выбирают Мэйвис Клэр? – мрачно спросил я.

– Действительно, почему? – эхом откликнулся он, улыбаясь. – МакУинг ответил бы вам, что они идиоты, а читатели – что причина в ее гениальности.

– Гениальности! – презрительно процедил я. – Они совершенно неспособны ее распознать!

– Вы так считаете? – Он все еще улыбался. – Вы действительно так считаете? В таком случае не странно ли, что все по-настоящему великое в искусстве и литературе достигает заслуженной славы не только в этой стране, но и в любой другой, где есть мыслящие и образованные люди? Вам следует вспомнить, что обо всех знаменитых мужчинах и женщинах весьма пренебрежительно отзывались в печати, даже о недавно почившем придворном поэте Теннисоне, которого презрительно ругали – в прессе положительно отзываются лишь о посредственности. Кажется, будто глупая публика действительно участвует в выборе этих «великих», так как критики ни за какие деньги не станут на их сторону, пока не будут вынуждены считаться с ними под действием неодолимого общественного мнения. Но учитывая варварское бескультурье и абсолютную тупость публики, Джеффри, я не пойму, к чему вам вообще об этом думать?

Я сидел в молчании – его слова раздражали меня.

– Боюсь, друг мой, – он поднялся, взял белый цветок из вазы на столе и продел его в петлицу, – что мисс Клэр доставит вам немало неприятностей! Писатель-соперник – это плохо, но соперница… Такое едва ли можно стерпеть. Однако вы можете найти утешение в том, что из нее никогда не сделают сенсацию, а вот вы, благодаря нежно взлелеянному мной капризному и высокоморальному МакУингу, станете для прессы уникальным, очаровательным откровением по меньшей мере на месяц, быть может, два – примерно столько в наши дни живут новые литературные звезды первой величины. И все, как одна, падающие! Как пел позабытый бедняга Беранже:

…Звезды, что падают, падают, падают…
И исчезают!

– Кроме Мэйвис Клэр, – сказал я.

– Верно! Кроме Мэйвис Клэр! – И он рассмеялся, чем опять разозлил меня, так как я чувствовал, что смеялся он надо мной. – Она лишь точка в бескрайнем небе – или такой видится – безропотно и безотказно вращается на отведенной ей орбите – но ей никогда не затмить собой блистательного огня вашей падающей звезды, что разгорится по воле МакУинга! Фи, Джеффри! Довольно вам печалиться! Вы завидуете женщине! Стыдитесь – разве она не низшее существо? Разве одного призрака женской славы хватило, чтобы владелец пяти миллионов поверг свой гордый дух в прах? Преодолейте свой странный приступ хандры, Джеффри, и поужинайте со мной!

Он вновь рассмеялся, покидая комнату, и вновь я озлился, услышав его смех. Едва он ушел, я поддался низменному, подлому порыву, что возник в моей душе несколько минут назад, уселся за письменный стол и написал редактору одного довольно влиятельного журнала, на которого когда-то работал. Он был в курсе перемены моего положения и моей нынешней влиятельности, и я чувствовал, что он посодействует мне в чем угодно. Письмо мое, помеченное «лично и конфиденциально», содержало просьбу анонимно опубликовать в следующем выпуске его журнала мою разгромную рецензию на «Противоречия», роман Мэйвис Клэр.

XVI

Я почти не в силах описать лихорадочное, воспаленное, мятущееся состояние своего ума, в котором пребывал в те дни. Мои богатства были незыблемы, но настроение мое стало переменчивым, словно ветер; я и пары часов не мог провести в покое. Я познал все сорта распутства, что были ведомы тогдашним мужчинам, с беспечностью простаков предававшихся пороку лишь потому, что непристойность была в моде и одобрялась обществом. Я отчаянно играл, исключительно из-за того, что азартные игры считались многими из первейших в «высшей десятке» проявлением мужественности и непоколебимости.

– Терпеть не могу, когда кто-то убивается из-за пары проигранных фунтов, – сказал мне как-то один из этих сановных титулованных ослов. – Это признак трусости и малодушия.