Скорбящая вдова

И все потому здесь так творилось, что на Печатный Двор не приносили мирского сора и берегли покой, и страждали, как страждут храмовый престол, ибо Писания Святые – суть таинство. От них, как от мощей, как от икон мироточивых, исходит свет и благолепие. Лежат себе стопами или на полках в ряд, невзрачные на вид, обкапанные воском, прижженные свечами, побитые жучком и тленом, и ризы их телячьей кожи, истерлись, износились в прах – ну, право, мертвые или примерли те книги! Ан нет! Дотронешься рукой, устами – тепло исходит, а ежли, помолясь, откроешь?! И потекла святая речь, и зазвенело слово!

Да будь иной невежда и болван хоть трижды слеп и глух, но коль войдет в сей книжный храм и прикоснется к древним письменам, пошевелив устами, глагол озвучит – вмиг просветлится разум! Поскольку чтение – се самый краткий путь от уст апостолов и преподобных к устам чтеца. Се целованье суть, кормление души!

Так птица кормит своих птенцов в гнезде, и потому летают сии божественные твари.

Вот если бы царей и их вельмож не утешать забавой да потехой – водить сюда с младых ногтей и запирать надолго среди книг – вот было в государство! А эдак, при дворах, что они знают от своих кормильцев? Что зрят, что слышат от придворных дядек, мамок, нянь? В глаза – хвалу, а за спиной – хулу, стяжательство, мздоимство, опальных в железах и казни. Чем их вскормляют? Отрыжкой, будто волки своих волчат, и верно посему государи не правят и не пасут, как пастыри, но рыщут по Руси, ища добычу, и режут свое стадо…

Над книгами, как прежде не бывало у икон, он стал блаженным, молился и рыдал, и упивался словом. Уж за полночь домой бежал и вторил по дороге все, что прочел, презревши пищу, ложился спать, однако же глаз не смыкал, забыв о Марковне своей и чадах, до самого утра страдал от мыслей, словно кресалом выбитых из кремня разума. Плакал от радости и от печали плакал.

И Марковна ревела, толкая его в бок.

– Петрович, отчего страдаешь?

Он отвечал по писаному.

– Ах, протопопица… Знанье есть суть скорбь.

Арсений Грек, увидев прилежание и страсть, учил толмачеству и языкам, и лишь дивился:

– Корош, корош, батька Петровищ Авва! Так шибко-шибко училь, я думать не успел чуть-чуть…

За десять лет сей поп заморский не смог постигнуть русской речи. Иль не желал, поелику спесив был от учености, и хоть ругал поганых латинян и папу Римского, но терпелив к ним был, де, мол, просвещены они, Россия же во мгле.

Глагол подобный резал слух, и Аввакум сердился да не спорил, вспоминая прихожан и храмы, где служил.

А тут на Двор Печатный явился соловецкий старец, Епифаний, по-книжному зело ученый и ярый в спорах – вот тут и началось! Арсений ратовал, чтоб книги править по греческим канонам, чтоб разночтений не было, коли едина вера, а дошлый старец сему противился, мол, где ныне Царьград и его былая слава? Где Второй Рим? А в лету канул, под иго басурман ушел. И есть на свете Третий, Московия, и как написано дедами, так и быть должно. И править следует лишь там, где несуразица, скверна или хула, бесами привнесенная. Суть в том, что переписчики, как и богомазы, по кельям своим сидя и творя святое дело, нечистой силой искушались и, бывало, под чарами писали ересь. Не велика беда, если иной так увлечется трудом своим, что в ткань священную вплетет «ужо пойду кваску попью». Или над братом потешаясь, напишет «Данилко Воскобойников – дурак». Писцами отроков держали – и пишет споро, и легкая рука. А чада – что с них взять? Случается, шалят от скуки…

И горе, смертный грех, коли прельщенный книгописец добавит скверный вымысел, а в храме поп неискушенный, дьячок иль пономарь, не мудрствуя лукаво, сие будет читать. В сем заключалась правка старых рукописных книг – сыскать дурное, зачернить иль выскрести, дабы в печатных не размножать скверну. Особенно прилежно исправляли апокрифы – писанья не святые, однако же полезные. Их токмо на кол не сажали, а в остальном пытали, как людей, и коих бесполезно было править, в огонь бросали. Когда взялись за древний список «Хождение Богородицы по мукам», меж правщиками вышел новый спор: семь книг нашли с сей повестью и ни одной похожей. Писцы писали, кто во что горазд, всяк мыслил к адовым кругам свои добавить. И вот уж Пресвятая Дева на Русь пришла, в Великий Новгород, чтобы позреть, как вечевики строптивые попали в ад и варят их в колоколах. В другой же, Отреченной книге, архангел Михаил разверз гору под Киевом и показал, в каком огне горят волхвы-язычники, крамольники и ведьмы, а с ними вкупе – Святополк, побивший своих братьев. Ученый муж, суть старец Епифаний, считал полезною ее, а иноземец Грек все отрицал, де, мол, семь книг и всюду ложь. Поднаторевший в чтенье Аввакум встал между ними и примирить хотел: собрать из всех одну и напечатать, другие семь – в огонь, чтоб споры прекратить на веки вечные. Да мудрости его не вняли и, побранив, призвали Стефана. Духовник государев послушал их, велел оставить спор.

– Ступай за мной, – сказал он протопопу и со двора повел.