Скорбящая вдова

– Послушал бы, Тишайший государь, коль уши есть! – взмолился он. – Не мне, погрязшему в грехах – святому старцу было откровенье!

– И в чем же суть его?

– Услышал глас… В день страшный для тебя у русского престола появится наследник, от молодой жены. Врожденная болезнь, как мета бесовства, корежить будет тело. А сам он, на престол усевшись, да искорежит Русь! Застонет матушка в антихристовом рабстве! И ежели ты, государь, презрев своих пророков, из-за моря призвал Паисия!.. Табашника и вора Лигарида!.. То сын превзойдет отца. Под иноземными кнутами умоется Россия кровью!

Тишайший глазом не моргнул, лишь четки перебрал.

– Коль превзойдет – добро…

– О, Господи! Да что же слышу я?!. Сие глаголет самодержец?!

Он возгласу не внял, а мыслью увлеченный, слегка воспрял, встряхнулся и повторил:

– Добро! Добро!.. Умоется и просветлеет, как дева добрым утром.

– Да ты безумен, царь! – распоп вскочил. – Вели мне голову отсечь! В сей час же! Кликни палачей иль сам… Живым оставишь – пойду кричать! Вся Русь услышит, кто царствует и правит, и кто за ним придет.

Тишайший замолчал, но не от речи Аввакума и не от страха за слова свои. Он снова заскорбел и в думах своих тайных погряз, аки в болоте. Потом спросил – опять нежданно:

– Чем Стефану польстил? Ты ж ничего не смыслишь ни в царской власти, ни в бытии царей. Послушаю тебя – попишка сельский, монашек одержимый, ревнитель благочестия… Куда ты годен? В епископы, в митрополиты – да хоть сегодня ставь. И даже в патриархи… Попов, тебе подобных, много. А царский духовник – иное дело! Смиренный нрав при духе непокорном, глупец мудрейший и сильнейший муж, способный не корить, не уличать – взять на себя грехи государя. И замолить пред Господом. Ужели Стефан не сказал тебе?.. Нет, Аввакум, мне пастырь нужен, а не спорщик и не судья. Что натворю, пусть судит Бог.

Он встал, на посох опершись, воззрился на распопа, и тот узрел невиданное – слезы! Мучитель, изувер, гонитель древлей православной веры плакал!

– Не оправдал надежд, а мне зело хотелось забыть обиды, помириться… Я бы обрел духовника, ты бы тщеславие утешил. Ведь мыслил же к царю приблизиться?.. Токмо не лги! Мне ведомо, ты с жаждой сей лет двадцать жил, с младых ногтей. Да и поныне не оставил дум…

Тут Аввакум отринул чары слез государевых, воспрял, пошел плечом вперед – веревка не дала.

– Жил, государь, се верно! Однако же когда ты Никона-собаку на престол возвел!..

Тишайший лишь сквозь слезы усмехнулся.

– Зрю – не оставил!.. И полно лгать, устал я слушать. Беседа затянулась и томит мне душу. А речь твоя не лечит хворь – все больше ранит… Ни слова правды не добился! Все полуправда, ложь… Иной раз так сплетешь – ну просто диво! И вот гадаю я: иль ты безбожник, иль святой, ни Бога и ни черта не боишься.

На сих словах перекрестился. Распоп вперед подался, дабы возразить и слово крикнуть, но государь ударил посохом.

– Довольно! Твой заговор раскрыт, и все известно. Мне говорят – казни его, и я в казнил, да знаю – не сыщу покоя. Духовник озадачил, Стефан: хочу изведать, почто избрал тебя? Водил в палаты тайные, явил сокровища… И не перечь! На смертном одре он сам признался мне… Не ошибался старец! Все им предсказанное уже сбылось иль сбудется вот-вот. И о наследнике сказал, что искорежит Русь… Но что в тебе узрел провидец? За что назвал преемником?

И безутешный, согбенный и старый, направился к двери, однако вспомнил что-то, обернулся, через плечо сказал:

– Внемли совету: оставь боярыню. Не принуждай искать Приданое, оно в надежном месте и никому из смертных не достать. Не искушай Скорбящую! Погубишь!

И с тем покинул казематы…

10.

Из подземелий пыточных поднявшись, Тишайший государь умылся, сменил кафтан на рясу и тут же, в Чудовом, направился ко храму. Иоакиму велел стоять в притворе, как оглашенному, дьячка, что выскочил навстречу, и вовсе отослал к вратам, дабы в обитель не впускал, кто в не явился. Сам же вошел в алтарь и, опустившись на колена пред престолом, вскинул руки – стал молиться. Не как все смертные, не с «Отче наш», не по канону, а как молился в ранние лета, не ведая обрядов. В домашней церкви ночью, когда все спят или в укромном месте, подалее от глаз, он вел беседы с Богом, как со старшим братом. В сиих беседах царевич каялся, делился сокровенным, а более просил дать ему роста, силы, поелику был мал и немощен, и не давать ему ни братьев, ни сестер, чтоб не делить престол, а кои есть – прибрать.

За сим занятием его застал вначале Филарет. Войдя в алтарь, послушал внука, затем железными перстами взял за ухо и ну челом об пол.

– Се ересь и гордыня! Пред Богом все равны!