Скорбная братия. Драма в пяти актах

Кленин. Да, вы правы!.. Я поступил, как пакостный эгоист!

Элеонский. Не больно распинайтесь, не нужно!

Кленин. Нет, нужно, господин Элеонский… Я не хитрю с вами, я начистоту говорю. Если б еще одним градусом выше, я бы задушил вас.

Элеонский. За что же это, позвольте спросить?

Кленин. На это не отвечают в минуту страсти.

Элеонский. Коли она имеется, а мне сдается, что у вашего брата ее нет.

Кленин. Есть ли, нет ли, но я почувствовал, что вы хороший человек.

Элеонский. Покорно спасибо.

Кленин. Да, хороший, и хоть бы вы были мой лютый враг, все равно, злобствовать против вас не могу.

Элеонский. Вовремя схватились за ум! За что злобствовать-то, скажите на милость!

Кленин. Не за что, знаю и чувствую теперь так же ясно, как и то, что вы хороший человек.

Элеонский. Объясняетесь вы со мной, господин Кленин, поздненько, точно Репетилов с Чацким{82}.

Кленин. Не язвите меня, я застрахован от ваших острот. Я перед вами виноват, и больше ничего. Мне вовсе не стыдно повторить слова враля Репетилова, что у меня к вам:

Влеченье, род недуга,
Любовь какая-то и страсть…{83}

Элеонский. Все это прекрасно, только я вам вот что скажу: поздненько теперь, да и холодновато.

Кленин. Что стихии! Мы живем не для того, чтобы им подчиняться.

Элеонский. Одначе, лучше бы зайти в заведение.

Кленин. Молодой человек! Вы хотите меня напоить и потешиться над моими сантиментами? Нехорошо! Смейтесь надо мной сколько душе вашей угодно. Вы меня видели в моем безумии, мне нечего перед вами стыдиться. И вот я говорю вам еще раз: эта женщина не стоит гроша медного, в ваших глазах она презренная тварь, она простая, глупая, развратная баба, а я ее все-таки люблю… Люблю не ее, не ее тело, не ее глаза, руки, плечи, а то, что я вложил в мою страсть, в мои образы, в мои думы! Я буду до могилы любить то, что я похоронил заживо: мою молодость, мои упования, мои силы!

Элеонский. Ха, ха! Из хрестоматии не желаете ли восклицание:

О, моя юность, о, моя свежесть!{84}

Кленин. Смейтесь, сколько душе вашей угодно, и надо мной, и даже над великим поэтом! Его восклицание вылетело из душевной глубины. Но я не верю вашему смеху!

Элеонский. Это как?

Кленин. Да, молодой человек. Смех ваш – тоска. Вы не смеялись, когда у вас дрогнул голос подходя ко мне!.. Рыбак рыбака видит издалека! Я знаю звук сердечных язв, я знаю их! Меня не проведешь… Вы – горюн, такой же, как и я!

Элеонский. Вам разве хочется этого?

Кленин. Вот видите, вы не оправдываетесь, потому что честны, вы не умеете лгать! Вы такой же горюн, повторяю я. Ваши силы потрачены на горечь, на желчь; любить вам хочется, а вы ненавидите, плакать хочется, а вы хохочете злорадным смехом…

Элеонский. Полноте причитать! Хоша бы я и был горюн, вам-то какая от этого сласть? Эк в вас въелась замашка выворачивать нутро свое! Отечеству услугу мы принесем, что станем исповедовать всенародно наши немощи! Жизнь подла, да лучше-то она не станет от наших декламаций! Кабы вместо охов да ахов, стихов да монологов вы нам завещали дело, мысль, бодрость, свежие мозги да здоровые мышцы, мы бы не слонялись без пути, не рассуждали бы с вами, барин, посреди улицы, перед лицом вот этого трактирного заведения!

Кленин. Камнями побить всякого можно, Элеонский!.. Но бросим все это!.. Я не хочу спорить, не хочу враждовать с вами… Мне не стыдно признаться вам, что я слабый, презренный пьянчужка, да… мало этого, я не могу стать выше действительности…

Элеонский. Говорите проще!

Кленин. Я еще пойду к ней… я не могу… я до тех пор буду к ней ходить, пока не лягу там костьми!

Элеонский. Это вы об Кларе, что ли?

Кленин. Да!

Элеонский. Вот, барин, хватился!

Кленин. Как?

Элеонский. Да разве я вам не сказывал?

Кленин. Ничего!

Элеонский. Ведь птица-то улетела!

Кленин. Как?

Элеонский. По чугунке. Приказала кланяться и благодарить. Это вы ее больно уж, дяденька, разбередили. Ну что хорошего? Жила себе в свое удовольствие, и вдруг спугнуть такую паву. К ближним у вас никакой любви нет!

Кленин. Не может быть, что вы говорите?

Элеонский. Очень может быть. Захожу я вчера. Спрашиваю: Клара Ивановна? Нет, мол, уехала. Куда? В Киев, с офицером.

Кленин. В Киев с офицером?

Элеонский. Да, в Киев с офицером!

Кленин. Это последний удар!

Элеонский. Кому?