Скованный Прометей

— Где мне слышать-то? Тут все по-грецки, да по-фряжски.

— Говорят, князь, которого ты спас, ходил с людьми до города. Тут недалече. И там оказались не греки и не турки, а незнамо кто.

— Это как понимать? — удивился Никита.

— Как хошь. Вроде как не Селим-салтан тут правит, а додревний царь Александр. Слыхал про такого?

— Может и слыхал, — ответил Никита, не выказав никакого удивления этой новостью, — даже читал.

— Ты? — не поверил Фёдор, — читал?

— Не веришь? — Никита усмехнулся, — мне дед сие наказание храбрым витязям, и кулаком, и розгой по спине вбивал. Видать, до смертного часу не забуду.

Он выпрямился и важно продекламировал:

— Аще кто хощет со благоусердием да послушает. Повесть чудная и полезна добродетельна мужа Александра, царя макидонского, како и откуду бысть и како доколе прииде великия ради храбрости и мужества и добродетели всеи подсолночнои царь назвася и самодержец.

— Ишь ты! — восхитился Фёдор, — силён, брат. А я только Псалтырь да Евангелие читал. Ну ещё записки разные, фрягов, что при государе Василии Ивановиче пушки лили, да зелье делали.

— Оттого и насобачился по-фряжски?

— Не только. У нас там в пушкарском столе ещё кое-кто работал из них. Хотя, как Кашпир стал у государя первым мастером по пушкам, набежало больше немцев. Я и по-немецки могу.

— А я вот только по-татарски знаю, — вздохнул Никита, — и по-черемисски немного. Да только здесь оно, видать, без надобности.

— Ты не тужи, — хлопнул его по плечу Фёдор, — живы же. И воля теперь. Вернёмся ещё на Москву.

— Так нету её.

— Ну пожгли, поганые. Людишек побили. Горе, конечно, да не впервой же. Отстроимся.

Никита вздохнул. Фёдор внимательно посмотрел на него и спросил:

— Ты, брат, семейный?

Никита молча кивнул.

— Семья… в Москве была?

— Да не, — ответил Ветлужанин, — под Нижним они. Жена, детки. Двое, Андрейка и Дуняша. Увижу ли теперь…

— Увидишь, — бодро пообещал Фёдор, — где ж такое видано, чтобы в стольких передрягах уцелеть и сгинуть потом? Конечно увидишь.

— А ты-то сам? — спросил Никита.

— А я гол, как сокол. Сирота, с малолетства на побегушках был у приказчика боярина Молвянинова. Потом угораздило около мастеров осесть. Сам грамоту постиг, до подьячего дорос. Большим человеком стал.

Фёдор засмеялся. Никита тоже усмехнулся.

— Тебе годов-то сколько?

— Двадцать три.

— И уже подьячий? Далеко пошёл бы.

— И пойду, — уверенно сказал Фёдор.

Никита не ответил, уставился на огонь. Разговор про "додревнего царя" как-то сам собой позабылся.

От соседнего бивака к ним шатающейся походкой приблизился человек и, ломая русскую речь, обратился:

— Эй, московиты, чего одни сидите? Давай до нас! Я, Андор Хивай, угощаю!

Фёдор посмотрел на Никиту:

— Пойдём? Коли зовут.

Они встали, подошли к соседнему большому костру, за которым сидело человек пятнадцать, одетых весьма разнообразно. Например, пригласивший их Хивай платьем напоминал фряга, а глянешь на загорелую дочерна рожу, украшенную висячими усами — вылитый турок.

— Доброго здоровья всем честным людям, — поприветствовал Фёдор, представился сам и назвал Никиту.

— А добре здравы, милы чловек, — ответил самый старший из компании, седой как лунь мужик, с бородой-лопатой и кустистыми бровями. Он на фряга не походил.

— Московиты? — усмехнулся сидевший подле него франт в красно-синем немецком платье с пышными буфами и разрезами, в шляпе с пером невиданной прежде Фёдором птицы. Он толкнул локтем здорового детину в похожей одежде, и сказал, — правду си рекл братру Ктибор.

Детина держал на коленях двуручник и неторопливо правил клинок оселком.

— Престань, Янек, уклидни се уж, — строгим голосом одёрнул франта седой.

— Неближуй хости, — добавил верзила.

— Нерекл ясем зе со содомиты, — фыркнул франт Янек.

Одно слово Фёдор понял, и оно ему не понравилось. Он нахмурился. Никита сжал кулаки.

— Дост, пану, — поднял руки Хивай, — нени треба се хадат.

Он повернулся к московитам и сказал:

— Не серчайте, панове. Мы не хотим обидеть. Садитесь. Бывайте, как дома.

Компания освободила место на бревне возле костра. Фёдор и Никита сели. Хивай тоже устроился и принялся представлять товарищей, начав со старшего:

— То Адам Скокдополе из Троцнова. Ян Жатецкий. Ктибор Капуста из Липан. Они с Богемии. Чехи.

Затем Хивай начал представлять других членов компании. Некоторые из них переговаривались вполголоса, с интересом разглядывая московитов. Другие глядели равнодушно, и не проронили ни слова.

— Се Микеле ди Серра, Никола Гатто. Они с Венеции. А се Фернан де Санторо, Северино Агилар, Рамон Ортега.

Хивай назвал и других, но Фёдор уже плохо слушал. Его внимание привлёк Рамон Ортега, мальчишка лет четырнадцати, если не моложе. На поясе его висел "кошкодёр".

"Ишь ты. Воин".

Именно мальчишка молча преломил краюху хлеба и протянул Фёдору, а старик Адам поделился куском колбасы.

— Благодарствую, — низко поклонился Фёдор и половину отломил для товарища.

— Ну а я — Андор Хивай из Унгвара, — закончил представление усатый.

— А хорошо по-нашему говоришь, — заметил Никита.

— Унгвар вы зовёте Ужгородом, — пояснил Хивай. — И в Литве я бывал. Встречал уже московитов.