Скрепы нового мира (Анизотропное шоссе, Iii)

\\\*****Имеется в виду драматург Александр Афиногенов, один из руководителей РАПП. В 1931 Афиногенов снимался в кино "Гайль Москау" о солидарности советских моряков и зарубежных рабочих. В 1932 году действительно получил баснословный гонорар - 171 тысячу рублей (при зарплате рабочего около 100-200 рублей).\\\

Да у нас на Электрозаводе за такой прикид можно партбилет положить на стол. Кроваво-рыжие туфли на пухлой подошве, над туфлями, несмотря на лето, толстые шерстяные чулки, над чулками - шоколадными пузырями штаны до колен. Вместо пиджака приталенная замшевая куртка, а на голове - берет с коротким хвостиком. Полный набор признаков мелкобуржуазного перерождения, хоть сейчас в стенгазету!

- Бедный, бедный Алексей Максимович! - фальшиво принялся стенать Зазубрин.

- Он что, ученик Горького?! - опешил было я. - Хотя чему удивляться-то...

- Обидчик, - улыбнулась моей промашке Любовь Евгеньевна. - Афиногенов всю Москву измучил "партийностью литературы". Досталось от его проклятого РАППа* на орехи и Горькому, и красному Толстому, - тут улыбка пропала с ее лица, - а Володю Маяковского, царство ему небесное, эта банда травила до самой смерти, как стая шакалов - раненного льва.

- Боже, пропал калабуховский дом! - мне зачем-то вспомнились слова профессора Преображенского.

Сомнительной наградой стал очередной пинок в лодыжку.

- Развели скуку, - Зазубрин устало растер лицо широколапой пятерней.

Нашарил в кармане портсигар, тяжело поднялся и похромал в сторону дверей. На его пиджаке, ровно под левой лопаткой, сидела аккуратная заплата.

- L'amour ne se commande pas, les jeunes,** - неожиданно перешла на французский Любовь Евгеньевна. - Смотрю на таких вот Афиногеновых, и кошмарным сном мне видится Москва. Знаете почему? - она заглянула Саше в глаза. - Жить с писателем, слава Богу, совсем не то, что жить с большевиком. Да только нынче писатели сами становятся большевиками. И самое ужасное в этой истории то, что их, по большому счету, никто не заставляет. Сами, они всего добиваются сами, в этом дьявольском РАППе чуть не пять тысяч членов. Да-да, не спорьте, именно сами писатели спешат за победившим классом, угодливо потакают его вкусам и чувствам, или вернее сказать, их неуклюжему отсутствию...

- Но ведь возможен обратный процесс! - попробовала возразить Саша.

- Если бы! - Любовь Евгеньевна многозначительно повертела в руках свой пустой бокал. - Как дико, неистово я жалею, что вернулась в советский потерянный рай! Ведь настоящий писатель только лишь потому и писатель, что все пропускает сквозь свою многогрешную душу. Легче простого продать перо, да тут каждый второй его продал! Pourquoi pas, bon sang!?*** За золото, квартиру, паек. Но читателя-то не обманешь, выбирай, или творишь для него, или для души. Хоть стреляйся, как Володя, хоть пей горькую, как Олеша, хоть беги в Париж... спасенья нет.

- Pourquoi pas? - я поспешно добавил вино в бокалы дам. - Действительно, почему нет? - Вспомнив, что именно писали маститые литераторы в тридцать седьмом, щедро плеснул водки себе. Поднял рюмку в руке, на манер черепа Йорика, и с шутливой серьезностью продекламировал: - Je l'ai connu, Horatio, этот истинно русский способ самоубийства.

Супруга Булгакова шутки не приняла:

- Больно много ты понимаешь для юного большевика!

- Алексей не большевик! - немедленно вступилась за меня Саша.

- Милочка, ваш муж пока не большевик, - Любовь Евгеньевна выделила голосом слово "пока". - Сейчас не боится ни Бога, ни Дьявола, вы молоды, он может схватить тебя в охапку, увезти на Кавказ и начать жизнь заново. Но попробуй, представь его лет в сорок, перекрученным радикулитом, с тремя детьми, тещей и дачей, или, - тут ее губы язвительно покривились, - оторви его от бананов два раза в год. Что выберет он? Что выберешь ты?!

- Выберу водку, что тут непонятного? - я опрокинул рюмку в горло, дождался, пока жгучая волна прокатится по горлу и дальше вниз, до самого желудка. - Интересно, как она через желудок попадает в душу?

- Леш, пойдем домой? - в голос Саши пробились нотки паники.