Скрипка, деньги и «Титаник». История скрипачки, продававшей мечты и обман

На первом курсе Фернандо звонил тебе из общежития и хвастался своей нью-йоркской жизнью: рассказывал, в каких музеях побывал («Ты хоть знаешь, кто такой да Винчи? Конечно нет, куда там!») и на какие концерты ходил в Линкольн-центр («Я только что познакомился с Йо Йо Ма[37]». – «Познакомился? Серьезно?» – «Ну, я его видел»). Он хвалился своими подработками («Я снялся в рекламе “Докерз”[38] и заработал двести баксов») и начитанностью («Поэзию у нас ведет Кеннет Кох[39], и, представляешь, я только сейчас понял, что вся наша система образования в Виргинии никуда не годится. Ты знаешь “Листья травы”?» – «Это сборник одного из поэтов-пилигримов?» – «Да нет же, это Уолт Уитмен. Величайший американский поэт, Джесс, ну ты чего вообще?»). Даже еда становилась поводом задрать нос («Вчера мы ели суши с Дэном. Вообще-то он кореец, но отлично знает мандаринский диалект и работает шеф-поваром в “Нобу”. А сам родом из Калифорнии. Специалист по русской литературе, между прочим». – «Но… суши – это же сырая рыба? Как такое можно есть?» – «Господи, Джесс, ну ты и идиотка!»). И ты решила во что бы то ни стало тоже поехать в Нью-Йорк. Подумала, что жизнь там станет для тебя прививкой от будущих обвинений в идиотизме; невежество выветрится вместе с запахом коровьих лепешек, и Фернандо наконец начнет воспринимать тебя как ровню. Учителей и родителей беспокоило, что ты стремишься в Нью-Йорк из-за Фернандо, который был известным бабником (и ты об этом тоже знала), однако он давно перестал быть целью твоей операции и остался лишь средством сбора информации о недоступном месте, казавшемся тебе залогом будущего успеха.

И теперь, вкалывая гормоны для стимуляции яйцеклетки, ты с подростковым максимализмом внушаешь себе, что у тебя есть лишь один шанс добиться всего здесь, на элитарном Северо-Востоке. И ты сделаешь все возможное. Ты знаешь, что многие твои сверстники, с которыми ты росла бок о бок, превосходили тебя и умом, и талантом, но они такого шанса не получили – они не получили ничего. Большинство даже не поступили в колледж, а пошли в армию или сразу начали работать – на птицефабрике, бензозаправке, в «Уолмарте». Уж ты-то не упустишь возможность, которая выпадает раз в жизни.

Но проходит всего два месяца с начала первого курса, и ты лежишь на холодном полу в туалете общаги в теплой луже собственной зеленой рвоты. У гормонов для стимуляции яичников есть побочки. Подготовка к донорству яйцеклетки измотала тебя настолько, что ты провалила все промежуточные экзамены. Твоя соседка Ариэль, которая учится на виолончелистку на подготовительном отделении Джульярда, победила в престижном университетском конкурсе концертных выступлений – а она ведь тоже на первом курсе. Тебя же не взяли даже в студенческий оркестр. Твоя преподавательница по скрипке родом из Восточной Европы орет тебе «успокойся!» во время твоей игры и спрашивает: «Ты почему играешь так громко? Так неестественно? Хочешь, чтобы всем были слышны твои ошибки? Да лучше б я гвозди себе в лоб забивала, чем учила тебя играть на скрипке!»

Из всех неудач, которые ты оплакиваешь, лежа на полу в общей ванной и изрыгая зеленую жижу, – экзамены, отношения с Фернандо (не протянули и недели после начала занятий), неспособность подружиться с однокурсниками (они ходят выпивать в Ист-Виллидж, а ты ставишь будильник на предрассветный час и едешь через весь город на автобусе в клинику лечения бесплодия на Мэдисон-авеню), – из всех этих неудач именно твоя несостоятельность как скрипачки ранит сильнее всего. Когда в маленьком городке все твердили о твоем «настоящем даре», ты уже подозревала, что это не так, но теперь подозрение переросло в уверенность: ты понимаешь, что никогда не сможешь стать профессиональной скрипачкой и зарабатывать этим на жизнь. Несмотря на все те жертвы, на которые пошла твоя семья, чтобы купить тебе инструмент и возить тебя к преподавателю через горные перевалы, несмотря на все те годы (десятилетие), что ты брала уроки, репетировала, играла в оркестре и ездила в музыкальные лагеря, несмотря на твою любовь (настоящую, искреннюю, страстную, без оглядки) к скрипичной музыке, с детства звучавшей в твоей голове и отгонявшей горный туман, все сводится к одному: ты недостаточно хороша и никогда не будешь хороша настолько, насколько это необходимо.

Но если ты не скрипачка – ты, цеплявшаяся за свою скрипку, как за спасательный круг, как за искусственный фаллос, как за щит и меч, помогавшие тебе не чувствовать себя среднестатистической, ничего не значащей, самой обычной девочкой, которую вот-вот перемелют жернова американской культуры вместе с миллионами других, – то кто же ты?

Что ты сказала бы сейчас той девочке, лежащей в луже зеленой блевотины?