Скучный декабрь

— Останусь-ка я пока в ботинках, — глубокомысленно пояснил он вознице, — не дай бог, в бой идти, а сапоги к тому моменту сношены будут. Такая ерунда может выйти! В бою, и без гитариста. Все предусматривать надо!

Через пару минут вдоль колонны пролетели дрожки, в которых везли не успевшего протрезветь от последней попойки полковника фон Фрича. Мучимый похмельем, его высокоблагородие на этот раз пренебрег своим обычным транспортом — гнедой кобылой. За дрожками, выбивая комки снега, проскакали верховые.

Топанье людей и скрип повозок смешивались в неопределенный гул. На границе Города, как раз у начала садов помещика Сомова, переминались провожающие, строго настрого предупрежденные о приличествующих времени жестах и выражениях. Возглавлял делегацию утирающий слезы герр бургомистр.

— Кланяйтесь от меня пани Смиловиц, пан Кулонский! Скажите, как порядок установим, так сразу же и возвернусь. Пусть приберется в доме часам к шести! А то совсем неудобно в неприбранном… — крикнул Штычка, перекрывая шум движения и, вспомнив об еще одном важном деле, добавил. — А! Пан голова! Еще скажите, что веник я привезу! Самый лучший! Из Ляшек!

Пан голова, слабо разбирал пожелания Леонарда, одно его ухо вибрировало от дисканта холостого философа Капотни, несшего галиматью на латыни, а второе было плотно занято паном Мурзенко орущим без остановки «Афидерзен! Ком цу мир!». Тем не менее, он важно кивнул. Все присутствующие на проводах были безобразно пьяны.

Когда город уже скрылся за склоном холма и крики провожающих смолкли, по сторонам дороги поплыли бесконечные поля, укрытые снегом. Обочины, между которых шагали баварцы, были истыканы орудийным огнем, смешавшим снег с темной грязью. Среди воронок валялись неприбранные тела и пара убитых лошадей. А совсем рядом виднелись остатки телеги. Оглобли вздымались в небо, словно руки молящегося. Прорванное черное полотнище жалко висело с одного боку. Заинтересованный зрелищем, Штычка спрыгнул с воза и подошел к обломкам, с искореженным пулеметом и грудой чего-то совсем неприятного, бывшего раньше пулеметчиком. Пообочь от останков в россыпи гильз проглядывал из снега глянцевый бок.

— Гляди-ка, братец Франц! — объявил он, вновь усевшись скрипящую медленную телегу, — Супница-то моя не пострадала за таким яростным боем. Совсем целехонька! Думаю, знак это, лопни мой глаз!

На мейсене, невероятным образом действительно не было ни царапины, и оттертый снегом фарфор сиял первозданным блеском. Чудеса совершались под серым небом, пули пробивали полы шинелей, осколки рвали исподнее, сохраняя тела нетронутыми. Посуда оставалась целой близ разрывов трехдюймовых снарядов. Металось железо в холодном воздухе, чертя все эти недолеты, мгновения и миллиметры. Неисповедимы были прихотливые судьбы предметов и людей.

— Что делать? — окликнул музыканта подкравшийся обер-лейтенант Шеффер. Конь офицера, направленный шагом около воза оберфельдфебеля Кремера, прял ушами и временами всхрапывал. — Шпионаж?

— Никак нет, вашблагородь. Имущество свое обнаружил, незаконно экспроприированное. Осмелюсь доложить, фамильная ценность шляхтичей Штычек! Еще батя мой, пан Матей, матери в подарок привозил. Особо ценная вещь, вашбродь по военным временам, — преданно глядя на офицера, доложил флейтист, и любовно погладил бок супницы. — Столько супа с этого предмета поето! А уж грохувка какая была, пан официр! Язык проглотите! А вот, полотеничко утерялось, пан официр! Хорошее полотеничко было. Беж него ни ма мови по хозяйству. Вы бывали в Краковце пан, обер-лейтенант? Там такие полотеничка завсегда…

— Шпионаж, думпкоф! — бессильно обвинил его Шеффер, и, пришпорив лошадь, умчался в начало строя, откуда доносились веселый гомон и песни.

— Я стрелять еще раз! — заорал издали обер-лейтенант, не оборачиваясь.

— Ну, стрелять, так стрелять, — согласился Штычка ему вслед, а затем хлопнул по плечу оберфельдфебеля.

— Строгий он у вас сильно, — заявил он, невинно глядя в выцветшие глаза обернувшегося собеседника, — Порядок, видать, любит. Порядок везде должен быть. То цо самое главное для офицера, что может быть, так, братец?

— Яа! — заверил музыканта недоумевающий Франц.

— Вот у нас в пехоте, было так заведено. Все по субординации. Жешли газеты на гигиенические надобности выдают, то смотрют, рядовому, стало быть, с объявлениями выдают. Кто холостой, с брачными всякими. Кто женатый, тому с продажей. Все, чтобы человек на фронте от мирной жизни не отвыкал. А офицерам, тем почитай много выше! Тем с указами всякими, портретами царя батюшки, да министров разных. Потому как, офицер — образованный человек и понятия разные имеет. А в одном полку все напутали, да и стали с книжек выдавать всяких листки. Но быстро поняли, бумага — то плохонькая, чисто картон твердая и блестит еще. И слова всякие умные, для понимания сложные. У вас тут, тоже, небось, по званиям все?