Скучный декабрь

— Яа! — холодно сказал Кремер и отвернулся, упершись взглядом в лоснящийся конский зад. Позвякивал нашильник, а в окутывающей колонну декабрьской хмари слышны были песни. Время мерзло и оседало в полях томительными часами. Третий баварский батальон первого пехотного полка Веймарской республики медленно продвигался на юго-восток, неся окружающим идеи полковника по установлению строгого порядка. Сам же Вальтер фон Фрич, мучимый фантастическим похмельем, осматривал окоченевшие черно-белые пейзажи налитыми кровью глазами. Довоенный карибский ром, произведенный в неведомом ему Саратове, отдавал в печень и будил мрачные мысли.

«Как-то мрачно тут все», — размышлял его высокоблагородие, — «На кой черт, Германии сдался этот мороз? Нет, ну в шестнадцатом, все было понятно, коньяк у нас был самый лучший, вино давали еще. Венгерское вот это… как его, черти что… Самородний этот Боже как гудит голова! Все из-за этого подозрительного рома. Как-то это надо все регулировать. Офицеров снабжать только лучшим. Иначе победа невозможна! Без коньяка не будет Германии. Точно-точно. В семнадцатом его отменили, и вот. Полюбуйтесь. Что имеем? Ре-спу-бли-ку! Ага! Республику! Кучку сортирных либералов. Я, кадровый офицер, полковник Вальтер фон Фрич, на службе мелкому чиновнику, еще вчера наклеивающему марки на конверты! Ну, бред же? Получается, что через пару лет, придется отдавать честь всяким педерастам и пить чай? Чай! Безобразие!»

Эта мысль вызвала у него тошноту. Полковнику представилось, как он кланяется кому-то в черном сюртуке с обсыпанными перхотью плечами.

— Вы сегодня уже пили чай, господин военный? — спрашивал у умирающего от головной боли его высокоблагородия, тот мелкий субъект. — Черный? Зеленый? Отвечайте!

«Идиот!»- обиделся фон Фрич, и принялся рассматривать темнеющие в вдалеке избы Малого Ставка, деревни, в которой планировалось разместиться на ночь. Трубы ее отчаянно дымили, и казалось, что именно из-за этого усердного желания сохранить тепло небо все более и более наливается беспросветной и тяжелой хмарью.

И тут ему пришло в голову, что следующую войну, необходимо организовать в какой нибудь винодельческой местности. Припомнив: Эльзас, Пьемонт и Тоскану, успокоенный полковник сглотнул кислую слюну и задремал.

Село Малый Ставок никогда бы ничем не выделилось среди унылой череды населенных пунктов, не присутствуй в нем два обстоятельства: фантазии помещика Александровича и деревенского старосты Миколая Бизули. И, если первая представляла собой средневековый замок с занятными уборными, каждая из которых была расположена в отдельной башенке оснащенной бойницей. Через которые довольный хозяин мог, справляя неотложные нужды, обозревать владения. То второй олицетворял полностью и бесповоротно порочный макиавеллиевский тип.

После долгих и не всегда удачных экспериментов со сменяющимися ежечасно администрациями, пан Бизуля на несколько корпусов обскакал толстого городского бургомистра в плане приемов и хитростей. Встреча с вновь образовавшимся порядком, транзитно устанавливающемся в Малом Ставке, в исполнении старосты была зрелищем достойным пера автора «Государя».

— Батюшка! — голосил пан Бизуля, обнимая колени похмельного фон Фрича, — Отец ты наш родненький! Ужно сколько страданий попереживали, ожъиден! Язвы смердящие, мор, саранча! За прошлой неделе токмо говорили! Ужно нету нашего терпежу мученья боле! Какно только увидевши, полилася душенька, чисто ангельская слёза, — прервавшись на этом моменте, староста откашлялся и подпустил ангельской слезы. — Апостолы преосьятого нашего! Со свету сживают диаволы! Рятуйте душам нашим!

Мало понимающий диалект хитрого русина его высокоблагородие смущался и пытался поднять одетого в ветхое исподнее старосту с колен. Кальсоны и тельная рубашка, с проглядывающим из прорех синим, костистым телом, были обязательным нарядом, универсальность которого не раз была доказана в разных ситуациях.

— Батюшка! — опять запричитал Миколай Бизуля.

— Полно, полно. Рут! — пробурчал полковник и оторвал, наконец, вцепившегося как клещ, старосту. — Порядок теперь везде будет, не переживай так, братец. Каждому по нужнику и бочке пива. Все по закону. В Киеве вам уже готовят, скоро все установится. Ты, почему в белье?

— Отыбрали все властью соей диавольской, — заныл крестьянин, — все — все, батюшка. Пшеницы двадцать мер отыбрали, корову, подсвинка отыбрали. Все отыбрали, сьятый ты наш батюшка, отец радетель! Пушками целили, смердили порохом своим, нету духа боле сьятого благостного, одны шкоды! Ужно одни печали и горести на душах наших неподъемные! Живота нема зовсим, пан официр, апостол ты наш!

— Капитан Нойман! — позвал сердобольный полковник, неожиданно возведенный в священный ранг, — выдайте ему хоть шинель, какую нибудь. Неудобно как-то. Человек в белье ходит.

Нойман, до этого разглядывающий темные избы села укрытые снегом, взял под козырек и отбыл, а фон Фрич вернулся к прерванному разговору.