Скучный декабрь

— Я бы сейчас кофия бы попил, — предался мечтам бывший подавальщик ресторации на Субботинской, — того, что господа пьют. Вот это, я доложу вам, братцы, кофий! Вот с того кофия делается человек пьяный и веселый. Это не та бурдень, как у немчуры с желудей. У нас как кофий заказывают, то сразу жди, дебош будет какой. Потому как его просто так пить не следует, его обязательно запивать надо. Закажуть, стало быть, чашечку, а к ней по полбутылочки на запивку. Так вот занятность-то, кофий тот остается, а в бутылочке хоть вытряси, ни капли! Хороший такой кофий!

— Да и чай-то неплох, джесли его жапийач, — добавил Леонард, — Я бы позапил сейчас чем.

— И я бы, — грустно согласился вихрастый паренек, — У мене мамка всегда самогон зимой ставит, бывалоча нажарит нам с батей картохи, да грибов солененьких с погребу. Шкалик повыставит, никакогу кофию не нужно совсем. В пост, правда, нельзя, в пятницу тож, а и пост сейчас? Никто не знает?

Сидевшие у костра солдаты принялись считать, и, через некоторое время выяснилось, что никто не знает, какой сегодня день. То ли понедельник, то ли четверг. Мнения разделились, вызвав жаркие споры. Леонард, как обычно придерживался собственного понятия: что какой бы день сегодня ни был, в нем не содержалось ровно никаких запретов к тому, чтобы выпить. Пусть даже и с утра. Но пить было все равно нечего, и пререкания на этот счет сами собой закончились. Единственно, что доподлинно было выяснено: на дворе декабрь, и начался он давно. Вот когда он закончится, спорящие так и не определили, потому что, прервав разговоры, по балке протяжно понеслось:

— Строиться! Строиться! Строиться!

Поэтому каждый остался при своем правильном соображении. Лысый великан в качестве последнего аргумента, надвинул вихрастому, отстаивающему, что этот декабрь обязан закончиться послезавтра, шапку на нос. Все разобрали из пирамид винтовки и потопали вверх по склону. У задыхающегося в последних искрах костерка остался только повар Степа, собирающий на запряженный гнедой кобылкой воз немудреную посуду.

Пока пехота неопрятной массой строилась в колонну, разъезды разведчиков уже выдвинулись и казались темными кляксами, пачкающими белоснежные просторы, Через пять минут суеты отряд, с отчаянно скрипящими позади возами двинулся в сторону дороги. Во втором взводе, закинув винтовку за плечо, бодро шагал пан Штычка.

Бородач щедро поделился с ним табаком, так что, свернув козью ножку из пожелтевшей газеты, он беспечно покуривал, прислушиваясь к разговорам.

— На Киев пойдем, стало быть, к Деникину, або в Крым или на Дон. — авторитетно заявил вихрастый паренек. — Там ужо краснопузым покажем! Нет такой правды, Богородицу позапрещать! Ой-ей шуму наделаем, братцы!

— Сопли подбери, Аника-воин, — посоветовал спрятавший лысину под взъерошенным треухом торговец солью. — До Дону тово шагать тыщу верст.

— А то, может, дошагаем? — спросил пан Штычка. — Оно, конечно, понятно, что в тягость такие приключения. Тут тебе не до ветру сбегать. Тут упорство иметь надо. У нас, когда на фронт отправляли, был господин один, а служил он по партикуляру в одном учреждении. Так выспросил он, как повезут, чего с собой брать, стало быть, и заявляет: Никак не могу я братцы на паровозе на фронт ехать. Такой патриотизм у меня в теле образовался на немца гневательный, что я на фронт быстрей пешком дойду, а то и военную хитрость заделаю. Зайду сейчас до дому, за песельником, табачку возьму, да пойду вокол зиеми. А то потом подсоблю вам с обратки-то. Вроде как с заду германа печалить буду. А песельник мне нужен, говорит, чтобы скуки хандры в дороге не было, слов то всех песен не знаю. Так и ушел. А может, сейчас уже и пришел на позиции? Только никто ему не сказал, что война уже закончилась. Вот как бывает, за упорством. — заключил Леонард и затянулся потрескивающей самокруткой.

— Врешь же! Нешто земля наша круглая? — обвинил его недоверчивый вихрастый, на что отставной флейтист, повторяя мятежные слова Галилея, твердо его заверил:

— Да лопни мои глаза, если вру!

— А у нас, когда под Ковелем стояли, такая хитрость была, — сообщил кто-то шагающий рядом, — попривезли к нам секретность одну. Дюже научная была, чтобы с немцем тем бороться. На боку гуля большая, а с заду загогулина с металлу. Ту закорюку ежели крутить, то орет та машинка благим матом на немца. А еще пламенем огроменным плюется. Чисто казни египетские.

— Сейчас, братцы не та война, что была. Сейчас, я вам доложу, воевать много легче в пехоте. Вот в старые времена бывало, что на штурм приступ ежели полезет кто, так обязательно его стрелой проткнут, ну или пострашней чо. Могут и горшком с лайном угостить. Мне один ученый рассказывал, — объявил бородач, несший винтовку с отомкнутым штыком, по-охотничьи, стволом вниз.

— Да и как это с дерьмом-то? — заинтересовано впутался вихрастый

— Понатурально на голову бросят. Без всяких тебе извинений. Специалисты были ой-ей какие. Беспощадность тогда была страшная. А еще и штаны из железа выдадут, вот то тоска была, по нужде хрен сходишь.