Скучный декабрь

— Как же по нужде не сходить? — пожух собеседник, — А ежели припечет совершенно?

— Солдат есть человек духом обязанный, — торжественно провозгласил пан Штычка и аккуратно прочистил нос, зажав пальцем ноздрю, — то везде в уставах написано. Мы в четырнадцатом, когда на фронт ехали, тоже по четверо суток терпели! Теплушка у нас была не приспособлена вовсе. В Куклин как привезли, так уже мочи не было, весь вагон по кустам как припустил! На ходу прыгали! А там уже жандармы, потому как, говорят, уже седьмой эшелон по этим кустам рассиживается. А был там костел у станции, ксендз, стало быть, нажалился начальнику станции. Грязно, говорит, прихожане жалуются. Да, дух у солдата не чета жандармскому, куда там, удержать, четверо суток терпемши! На шию им надавали, чтоб не лезли.

— А в старые времена, поездов и не было, так по году терпели, або больше еще, — поддал лысый великан. Поняв, наконец, что над ним издеваются, вихрастый непечатно буркнул и замолчал.

Бодрое топанье летало среди белоснежных не тронутых следом пейзажей. А над колонной, все более набирая силу, понеслась песня, сопровождаемая залихвастым посвистом. Солнце второй день милостивое к копошащимся внизу людям, нежно грело занятых войною и скучным декабрем солдат.

Земляничка-ягодка,

Во бору родилася,

Вот, вот, вот и я, вот и милая моя.

Во бору родилася,

На солнышке грелася,

Вот, вот, вот и я, вот и милая моя.

На солнышке грелася,

Русу косу чесала,

Вот, вот, вот и я, вот и милая моя.

Русу косу чесала,

Гребешочек сломала,

Вот, вот, вот и я, вот и милая моя.

Гребешочек сломала,

Рожки в баночку склала,

Вот, вот, вот и я, вот и милая моя.

Рожки в баночку склала,

К себе милого ждала,

Вот, вот, вот и я, вот и милая моя.

К себе милого ждала,

Насилушку дождалась,

Вот, вот, вот и я, вот и милая моя.

Насилушку дождалась,

На шеюшку бросилась,

Вот, вот, вот и я, вот и милая моя, — металось над строем.

А лысый торговец солью, обладавший, как выяснилось, приятным сильным баритоном, забивал всех голосом, и помахивал в воздухе лапищами с грандиозными неохватными пальцами, веселясь неведомо чему.

Уж ты миленький мой,

Что ж ты ходишь стороной,

Вот, вот, вот и я, вот и милая моя.

Что ж ты ходишь стороной,

Выхваляешься ты мной,

Вот, вот, вот и я, вот и милая моя.

Выхваляешься ты мной

Моей русою косой,

Вот, вот, вот и я, вот и милая моя.

Моя русая коса,

Всему городу краса,

Вот, вот, вот и я, вот и милая моя.

Всему городу краса,

Ребятушкам сухота,

Вот, вот, вот и я, вот и милая моя.

Ребятушкам сухота,

А девицам честь-хвала,

Вот, вот, вот и я, вот и милая моя,

— старательно выводил он, треух гиганта сбился на затылок, а на шее вздувались жилы. Шагавшие в строю солдаты, как могли, подтягивали.

И не было для них на тот момент ни непознанных неурядиц, ни зимы и смерти безмолвно парящих рядом. А были только песня и нежнейший солнечный свет, растворенный в теплом воздухе.

«А хорошо бывает в этой жизни», — размышлял Леонард, шагая в неизвестность. — «Табачок и тепло опять же. Жить вот захотелось как-то сразу. Пепел то с души повытряхнуть. Да и бимбера где раздобыть, совсем хорошо будет. А то счастье такое, а душа не согрета».

Потом он подумал о венике для пани Смиловиц, и посвятил этим мыслям пару часов, изобретая в уме разные повороты судьбы, в ходе которых мог стать обладателем этого нужного в хозяйстве предмета. Выходило плохо и несуразно, родина селян вязавших их и поющих за этим занятием замечательные песни, Ляшки, оставались далеко от того пути, по которому он шел. К тому же отставному флейтисту мешал супруг пани Анны, настойчиво, как проснувшаяся от тепла муха, лезший в голову.

«Я вам, Штычка, рожу совершенно художественно бить буду», — грозно сообщил красноармеец Антон Смиловиц, — «У нас, пролетариев, всех этих расшаркиваний нету. Но за счастье народное бороться, на то характер железный иметь надо. И правды не бояться! А веник ваш, я на улку повыкидываю. Нету такого закона, чужим женам веники приносить».

«А то может еще издадут их, пан Антон?»- философски предположил музыкант. — «Я, может, тоже заслуженный кавалер, почитай шестой год по разным дорогам шагаю. И тоже правду счастье-то ищу».

В ответ супруг пани Анны неопределенно захохотал с целью уязвить противника, но его задор полностью разбился о тихую безмятежность отставного флейтиста, пребывавшего в полной уверенности, что ответы на все вопросы никому не ведомы. А кто говорит что знает, обманывает других и себя тоже. Потому что нет в мире большей правды, чем та о которой не знают, но за которую сражаются. «Ведь недаром же столько народу полегло?»- размышлял он. — «За хорошее дело бьются, лопни мой глаз, если так страдают».