Скудельные сосуды. Практика личной молитвы по преданию святых отцов.

Громкая молитва мешает не только соседям, но в некоторых случаях и самому молящемуся. Вместо того, чтобы содействовать сосредоточенности, она может помешать ей. Не только звук собственного голоса может служить помехой, это было бы еще небольшим злом. Гораздо большей помехой и препятствием могут стать со временем наши собственные слова и мысли, которые по необходимости как-то соучаствуют в молитве. И хотя здесь мы выходим из границ нашей темы, хотелось бы кратко упомянуть о том сердечном безмолвии, к достижению которого, в конечном счете, направлено все наше делание.

Евагрий в своем «Слове о молитве» заимствует у Климента Александрийского его прекрасное определение молитвы и по-своему углубляет его. Молитва – это «беседа (homilίa) с Богом», – говорил Климент. Евагрий добавляет: «беседа ума с Богом без всякого посредника»⁴⁵⁹⁾. Эта «истинная молитва» есть непосредственное событие или, как бы мы сегодня сказали, «личная» встреча между Богом и человеком.

Этой горячо желаемой непосредственности может явиться помехой не только наш голос и наши слова, но прежде всего наши «мысленные представления» (noémata), поскольку они являются как бы «посредниками» между нами и Богом. И не только наши страстные, грешные «мысли»⁴⁶⁰⁾, но вообще все мысли о тварных вещах и даже о самом Боге, поскольку, какими бы возвышенными они ни были, они держат человека в себе самих⁴⁶¹⁾. Одним словом, человек должен «отсечь от себя все мысленные представления»⁴⁶²⁾, если он хочет «истинно молиться». Это отсечение – постепенный процесс, связанный с возрастанием в духовной жизни, а не с какой-либо «техникой», как бывает при некоторых нехристианских способах «медитации». Конечно, человек соучаствует в нем, но не способен собственными силами совершить этот «выход за пределы», поскольку его цель – Бог, в абсолютной свободе Своей склоняющийся к человеку, – является Личностью⁴⁶³⁾.

Ум не сможет созерцать «место Божие»⁴⁶⁴⁾ в себе самом, если не воспарит над всеми мыслями о /чувственных/ вещах. Но он не сумеет возвыситься над ними, если не отсечет от себя все страсти, что связывают его с чувственными вещами при посредстве мыслей.

Поэтому он освобождается от страстей с помощью добродетелей, от простых мыслей⁴⁶⁵⁾ — через духовное созерцание, а затем освобождается и от него, когда над ним засияет тот свет, что в момент молитвы представляет собой «место Божие»⁴⁶⁶⁾.

Тварный дух, который взирает на этот «свет Пресвятой Троицы», знак личного присутствия Бога, находится не вне себя, но в «себе самом», как прямо говорит Евагрий, т.е. в том умопостигаемом «зеркале», которое, благодаря сотворению его «по образу и подобию Божию», есть он сам⁴⁶⁷⁾.

* * *

Когда человеку даруется редкая благодать достичь этого таинственного «места молитвы»⁴⁶⁸⁾, ему следует приспособить свое «делание» к этому абсолютно новому опыту. И обычно это происходит совершенно спонтанно, как показывает Диадох Фотикийский:

Когда душа изобилует своими естественными плодами, тогда велегласнейше совершает и псалмопение свое и бывает расположена молиться наипаче гласом. Когда же на нее воздействует Дух Святой, тогда она поет /псалмы/ с отрадою и сладостию и молится в одном сердце.

За первым настроением следует радость мечтательная / от самодовольства/, за вторым – слеза духовная, потом сердечное радование, любящее безмолвие. Ибо память /Божия/ при сдерживании голоса сохраняет свою теплоту и настраивает сердце к рождению слезных и сладостных помышлений⁴⁶⁹⁾.

Учителя духовной жизни ясно предупреждают о том, чтобы такое «посещение Духом Святым» не было разрушено упрямым цеплянием за собственное делание, за собственное, принятое некогда «правило». В этот момент важна только «свобода детей Божиих», как учит восточносирийский мистик Юсеф Бусная: