Скульптор и скульптуры

Надеждину было больно. Он рыдал. У него были недостатки и пороки. Но он перестал быть шаромыгой. Он уже не мог писать о том же, о чём писали другие. Он уже не мог самоутверждаться и просто радовать или наоборот расстраивать чей то глаз и ум. Ему, уже, не перед кем было утверждаться. Он был совершенно один. Его никто, здесь на Земле, уже не любил, не держал, не ждал. Именно об этом, Надеждин и хотел сказать человечеству. Он шагнул далеко за пределы понимания жизни всем человечеством. Он хотел предупредить всех о том, что близок час, когда все, как и он, проживут все жизненные сюжеты, и тогда наступит растерянность. Он хотел сказать, что она уже наступила. Взрослые не оставили детям альтернативы отличной от своей жизни. Дети ушли в наркотики, в алкоголь. Они взяли ближайшее, что видели на поверхности. Надеждин хотел рассказать, как избежать такого ближайшего и такого страшного будущего. Но, как это сделать он не знал.

Человечество понимало только понятные сюжеты. Человечество требовало ясности, хотя бы библейской, хотя бы такой, какая была с блудным сыном. Пока один сын блуждал, другой работал. Затем, тот, который блуждал, возвратился и был обласкан, а тот который работал, так и продолжал работать, хоть в нём и проросла обида. Это было понятно. Причина и следствие. Надеждин не хотел вновь пересказывать эти сюжеты, он не хотел навешивать на эти сюжеты паразитные мысли, примешивая к ним возвращение блудного сына в лоно церкви, вместо домашнего очага. Надеждин хотел оставить своё творение будущему человечеству, которое уже, как и он сам, всё знало, испытало и прошло.

Только на девятый день, в глубокой задумчивости он написал большими буквами, на первом листе своей чистой тетради: «ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ. СПАСЁМСЯ!».

После этих слов, Надеждину оставалось совсем немного. Написать главу первую и все последующие до самой последней. Но, это было, уже, ни его желание. Это был иной сюжет. Сюжет, о котором народ, давший ему жизнь, выражался по-военному чётко и просто: «Назвался груздем – полезай в кузовок». Он назвался. Вернее вызвался.

В кузовке, кто-то освободил место и ждал Со-бытия, Со-творчества от него. Он опять был в слезах. Он шептал: «Спасёмся!». Он снова захотел водки. Водку в его стране пили все, даже дети. Пили по той простой причине, что страна им так «обрыдла» вместе с её властью, что они хотели быстрее из неё уйти. Господь и прибирал всех желающих. Кого прямо пьяненьким, кого с похмелья. Господь спасал отчаявшихся. Надеждин хорошо знал этот сюжет. Он давно понимал водку, как спасение. Но он понял и другое. Он понял, что и слово может стать спасением, если оно написано человеческой рукой ведомой Богом. Но как вложить свою руку в руки Бога, он не знал. Он был почти раздавлен. Он был несчастен. Он был один перед легионами многоязычных народов.

Надеждина сверлила мысль, его собственная мысль: «Попал. Я опять попал под раздачу. Инициатива наказуема благостью исполнения. Ох уж эта инициатива». А Муза нашёптывала: «Исполняй Надеждин. Я с тобой! И знай, что основной сюжет – это Душа, она осуществляет жизнь вопреки всем изменениям. Оторвись от земных сюжетов и вернись к главному, к Душе».

Глава 22

Мы умираем,
Сходим в тишь и грусть.
Но знаю я –
Нас не забудет Русь.

Любили девушек,

Любили женщин мы –
И ели хлеб
Из нищенской сумы.

Но не любили мы

Продажных торгашей.
Планета милая, –
Катись, гуляй и пей.

Мы рифмы старые

Раз сорок повторим.
Пускать сумеем
Гоголя и дым.

Но всё же были мы

Всегда одни.
Мой милый друг,
Не сетуй, не кляни!

Надеждин слушал Музу и даже пытался понять чего она от него хочет и ждёт, но Муза в его представлении была женщиной, а женщин он, будучи с некоторых пор закоренелым холостяком, воспринимал всерьёз только в женский праздник. Этот весенний день женского счастья начинал выматывать Надеждина задолго до своего наступления. Он всё время думал, какой из своих любимых барышень отдать себя, а от каких спрятаться и как. Авторитет женщин в глазах Надеждина не поднимала даже мысль о том, что своим собственным рождением он обязан женщине. Но и это знание не могло переключить его сознание с ироничного на торжественное и серьёзное восприятие Музы.