Скульптор и скульптуры

Хотя, Надеждин, занимаясь своей математикой, наблюдал некоторый парадокс. Из его наблюдений так выходило, что самые недисциплинированные народы Господь расселил там, где лето резко отличалось от зимы, а весна от осени. Он сам, как раз жил в такой стране, причём возле какого-то «окна в Европу», из которого постоянно сквозило, и он постоянно его прикрывал. Так выходило, что он был самым ярким представителем самого недисциплинированного земного народа. Шалопаем, одним словом. И жизнь он вёл соответствующую. Такую жизнь, какую собственно и ведёт большинство российского населения под мудрым руководством своих вождей.

С некоторых пор, Надеждина, после больших выпивок, стало донимать похмелье. Этот недуг был похуже сквозняков поднимаемых из «окна в Европу». Как мог он сопротивлялся этому недугу. Даже справился у врачей, что же это за наказание. Ему объяснили, что это вторая степень алкоголизма. Ещё ему объяснили, что ничего страшного в этом нет. Это, хоть и болезненная, но всё ещё конкретная привязка человека к Земле, хотя и подающая надежду на скорый от неё отрыв. С наступлением третьей степени, на Землю, без ста граммов алкоголя, уже трудно смотреть. А дальше, вообще хорошо. Дальше белая горячка и инопланетные персонажи.

После этих слов, Надеждин решил не брать самые высокие алкогольные вершины и отказался от «стахановского» подвига в деле борьбы с зелёным змеем. Трезвея он начал различать всю суровость мироздания. Мало того, что каждый день приходится бриться, раз в месяц стричься, постоянно мыться. Так ещё надо менять и стирать одежду, ходить на работу, платить по счетам и всё это проделывать не в пьяном угаре, а в похмельном синдроме. Тяжело. Какой-то явный паразит сделал всю человеческую жизнь невыносимой. И эта невыносимость явно проступала, когда человек начинал думать о Боге, при этом ещё и бросив пить.

Однажды, хоть и не так давно, Надеждину довелось бражничать с Валаамскими монахом. Монах, как и Надеждин, делал набег на женский пол в городе Санкт-Петербурге. Была середина января. Были красивые женщины, утончённые питербурженки. Всё было строго и чинно. На столе были фрукты и невская рыба. Монах извлекал из своего походного мешка одну бутылку самодельной водки за другой. Такой прелести Надеждин не пил никогда. Водка была настояна на можжевеловых ягодах, собранных в начале ноября, а открыта в ночь перед Рождеством. Душа Надеждина радовалась. Она достигала неописуемых высот. И с этих высот Надеждин всех прощал, всем отдавал долги, всех любил и верил только в хорошее. Надеждину стало, даже, не жаль оставлять монаха одного с красивыми женщинами. У него была ночная служба в виде никому не нужного, но обязательного дежурства во дворце Меньшикова. Надеждин любил Меньшикова, значительно больше чем его Мин-херца, поэтому службу, отдавая дань духу Меньшикова, пропустить не мог. Да и потом, после такой водки он был готов оставить на поруки монаху хоть всех питерских девственниц и исполнить любую службу.

За час до службы, Надеждин, пошатываясь встал, произнёс тост за милых дам и своим красивым голосом пропел напутствие остающимся: «Он по жизни монах, а в душе человек, и он может любить также страстно, но любовь для него непростительный грех, и его он искупить могилой…». Перецеловав всех троекратно, как и полагалось православному казаку, он вышел на улицу. В огнях ночного города искрился снег. Надеждин подошёл к чьей-то легковой машине засыпанной снегом и уткнулся в снег лицом. Надо было трезветь, причём быстро. Пока таял снег, он вспоминал, куда и на чём он должен ехать. В Питер он прибыл совсем недавно и ещё плохо ориентировался во всех его улицах, площадях, дворах и подворотнях. Наконец, снег под его лицом растаял до автомобильной жести. Это означало, что он вновь трезв необыкновенно, и готов к новым подвигам. Собственно, Надеждин мог и не трезветь так радикально. Он всегда достигал цели, причём в любом состоянии, и только достигнув её, часто падал без сил. Но монах разбередил его душу. Он смотрел на женщин так ласково и так нежно, как не всегда удавалось смотреть на них самому Надеждину. Было видно, что монах занят не только небом, но и на земле время проводит не зря. Монах не очень чтил свою церковь, но явственно проступала его любовь к жизни. В ушах Надеждина стояли монашеские тосты: «Славься» и «Долгая лета».