Скульптор и скульптуры

Я сюда приехал не от скуки –
Ты меня незримая звала.
И меня твои лебяжьи руки
Обвивали, словно два крыла.

Я давно ищу судьбе покоя,

И хоть прошлой жизни не кляну,
Расскажи мне что-нибудь такое
Про твою весёлую страну.

Заглуши в душе тоску тальянки,

Напои дыханьем свежих чар.
Чтобы я о дальней северянке
Не вздыхал, не думал, не скучал.

Итак, в дыму костра, испытывая сильное чувство влюблённости, окружённый божественными музами, Надеждин лежал у ног Аннушки, у ног этого юного существа с ангельским личиком и таким же голоском. Это чудное существо женского рода обнимало другое существо мужского рода, такого же юного возраста, только очень грязное и как ему казалось, абсолютно бездарное. Это мнение наверняка было субъективным. На Надеждине неизгладимый след оставила армия. В армии всех молодых солдат он воспринимал также как детей, только с большими членами. Надеждин знал, что мозги у всей современной дикорастущей молодёжи находятся значительно ниже пупка. Большую помощь в перемещении мозгов молодёжи оказывало государство. Оно показывало в основном «сиски и письки», а гимном страны стала песня: «Хочу такого как…». Но, Надеждин не собирался покидать Аннушку. Её ножки очень ему нравились. Он был готов, даже, потереться о них щекой, как мартовский кот о ноги хозяйки, пока не подвернулась какая-нибудь другая кошечка. В конце концов, думал он, два этих юных существа, в сущности, ещё дети, даже если они, уже и проскочили медовый месяц. Он хотел рассказать Аннушки про телекинез и про Орлеанскую девственницу. Рассказать о том, что первый мужчина – это её будущие дети, и если он был дурачок, то каким бы не был муж, она будет обречена воспитывать дурачков, а муж думать: «Ну, в кого же они уродились?». Он даже готов был сыпать армейскими каламбурами, типа: «дети, зачатые в пьяном алкоголе» или «стране нужны герои, а пиз-а рождает дураков» или «дети фестиваля». Но, передумал, зачем быть занудой и травмировать детские души, тем более, что они вряд ли поймут его.

Надеждин лежал у Аннушкиных ног и ёрзал задом подыскивая ему место по прохладней и размышлял над словами Мызу: «Просто живи, просто люби и помни о том, о чём я говорила раньше…». Он лежал и думал. В его голову лезли формулы и графики. Если божественная Аннушка – это «+», а её ухажер – «-», то он у их ног – полный «0». Но он же и коридор между их мирами. В этом своём нулевом положении он может их поссорить или наоборот сблизить. Для них он вакуум – возможная причина их будущих бед или наоборот их счастья.

Наверное, именно об этом и шептала ему Муза, – думал Надеждин.

Это были новые для него мысли. Он никогда не был ревнивцем, но всегда был готов включиться в азартную игру с другой однополой с ним «зверюшкой» за обладание женским тельцем. А здесь, у костра он сдал все позиции без боя. Он лежал и размышлял над вопросом: «Мужская ревность учит или мучит?». Размышляя, он пришёл к утешительному выводу, что это чувство можно понять лежа у женских ног и глядя вверх, но нужно ли? В конце концов, в равностороннем треугольнике все пути равны, но для разных планов сознания.

Уровень сознания Надеждина явно возрастал пусть невероятным и несколько комичным образом. Сначала его желание озарить всё человечество новым знанием загнала его на пирамиду книг, с которой он так навернулся вниз, что набил шишку на лбу, затем, любовь к другу усадила его в костёр. Он был явно на правильном пути. Путь был не нов. Падали вниз и горели на кострах и до него. Витки его жизни становились явно выше качеством. Более того, имея явный повод ревновать здесь, он устремился туда, к Музе, к её божественной беспредельности. От этого ему было спокойно. Он лежал у ног Аннушки. Горел костёр, пелись песни, пился чай. Покой исходящий от Надеждина охватывал всех. Все было необыкновенно хорошо.

Надеждин вспомнил роман об Аннушке-пулемётчице и её тачанке. Вспомнил и улыбнулся звёздам. Он приподнялся, и прислонившись спиной к Аннушкиным коленям произнёс вечное и нетленное заклинание: «Есть мнение…».