Скверные истории Пети Камнева

Мне очень хотелось домой, к телевизору, но больше всего попасть в сортир и встать под горячий душ. С другой стороны, я понимал, что присутствую при исторических событиях, и негоже было оказаться тем евреем, который из-за зубной боли пропустил, как под его окнами провели на Голгофу Христа с крестом на плечах. К тому же я не оставлял надежду разыскать Петю. Однако удалось мне это только ночью, когда я переходил от одного костра к другому, которые развели коммунары, охранявшие свои баррикады от невидимого врага. У одного из костров я заметил Петю, который и здесь совершенно в своем духе декламировал:

– Мы веруем, что Бог над нами может,

Что Русь жива и умереть не может!

Никто из его слушателей не мог и подозревать, что строки эти принадлежат Федору Михайловичу Достоевскому, он посылал их на имя вдовствующей императрицы из Семипалатинска в видах скорейшего освобождения из ссылки: я это знал лишь потому, что эти строки Петя как-то мне уже цитировал. Заметив меня, Петя возопил:

– Кто ты, призрак, гость прекрасный?

К нам откуда прилетел?

Я понял, хотя бы по обилию стихотворных реминисценций, что он уже довольно пьян. Хороша была и компания его слушателей. Точнее – слушательниц. Одна картинно возлежала у самых Петиных ног, другая, самая громкая, что-то пьяно выкрикивала, остальные, что называется,

гужевались, как могли. Судя по тому, что они обращались друг к другу ты, хабалка, дай закурить, это были проститутки. Петя пригласил меня занять место у очага, как он выразился. Кажется, на баррикадах среди проституток он чувствовал себя совершенно в своей тарелке. Откуда-то сбоку подъехала тяжелая черная машина, похожая на броневик. Стриженые парни стали доставать из багажника ящики водки и пива: кому?

– Сюда давай! – крикнула наша громогласная. – Выпьем за нашу и вашу свободу!

– Держи, сестренка, от братвы, – сказал бритый, затянутый в черную кожу браток и всучил ей картонную коробку польского спирта Royal.

При свирепой наружности прозвучало это у него благодушно, едва ли не трогательно. – И пивком отлакировать не желаете?

– И пиво давай. Немецкое?

– Датское, сестра, датское… – И они покатили дальше.

Петя изрек:

– Марфа, Марфа, ты заботишься и суетишься о многом, но одно только нужно. – Он почесал за ухом девку, что лежала у его ног. – А вот

Мария избрала благую часть, которая не отнимется у нее. Передай баночку.

Дело шло к полночи. Фонари не горели, поскольку в результате революционных дел их больше не было. Но до баррикад доносились отсветы горящих окон Белого дома. Выпивка сближала. Вопреки моим предрассудкам проститутки оказались просты и доверчивы. Правда, в их глазах была какая-то тусклость, будто их затягивала тонкая пленка.

Наверное, это было от непривычки думать. Происходящее они воспринимали вполне определенно: они верили, что если завтра придет

свобода, то начнется счастье и справедливость восторжествует.

Справедливость они видели в том, чтобы этим козлам надавали по жопе, под козлами они разумели ментов, погонял в погонах. Та, что лежала у Пети в ногах, мурлыкала:

– Скажи, скажи, ведь это хороший дядечка, который речь толкал?

– Такой же комедиант, как они все, – отвечал Петя, – только хитрее.

Он сегодня на наших глазах кинул своих подельников. Он был с ними в сговоре, а потом их кинул.

– Зачем так говоришь? – укорила его Мария. – Он хороший дядечка, видный. Седой такой. Правда, девки?

– Угу, хороший, – подтвердила Марфа, очищая откуда-то взявшуюся у нее воблу.

Над толпой довольно низко барражировал вертолет, изредка включая прожектор. Сильный луч выхватывал из темноты то одну группу бунтарей, то другую. Скорее всего, кому-то надо было оценить число людей на площади.

– Ну вот, – сказал Петя, – подельники уже начали охранять узурпатора. Ладно, с праздником вас, дамы! Знаете ли вы, какой сегодня праздник?

– Так ведь свобода!

– Шестое августа по-старому… – И Петя, приосанившись, протянув руку вперед, принялся за проповедь. – И возвел их на гору высокую, и преобразился перед ними, и просияло лице его как солнце, одежды же его сделались белыми как снег.

– Ты Христос, что ли? – спросила одна из девок раздумчиво.

– Ну и Христос, – сказала другая, – видишь – весь в белом. – Она выпила и утерла рот рукавом.

– Я глас вопиющего в пустыне, – сказал Петя и поднялся на ноги.

Когда мы уходили, некоторые из проституток бормотали что-то и крестились. Но вскоре нам пришлось распрощаться. Потом Петя признался мне, что в те дни был страшно одинок. Возможно, это чувство, редкое для него, возникло из-за долгожданной встречи с родиной. А может быть, потому, что рядом с ним тогда не было никого, вообще никого: ни Марфы, ни Марии. Кроме меня, конечно. Тогда при прощании он сказал мне странную на первый взгляд фразу: мне одиноко, оставь меня одного. После чего пошел прочь, и я смотрел ему вслед, пока его белая фигура не потерялась в темноте. То есть надо было понимать так, что мое присутствие мешало Пете собственным одиночеством насладиться. Не столько обиженный, сколько смущенный, я отправился домой.