Скверные истории Пети Камнева

Так группы туристов, счастливых уже тем, что они вместе, что вырвались их своих душных НИИ и коммуналок, поют хором на вокзалах в ожидании поезда, еще не зная, в каком составе и в каком направлении они отправятся.

Откуда-то выползло еще несколько танков, но и эти как бы увязали в толпе, которая мгновенно их облепляла. Застревали и останавливались, глушили моторы. На броню карабкались молодые люди, в большинстве своем нетрезвые. Девушки лезли к солдатам с поцелуями. Около полудня стало видно, что с Калининского проспекта, от Центра движется новая огромная толпа. Появление этого мощного подкрепления вызвало на площади движение, как бы новый прилив героической эйфории. Некоторые обнимались, хотя ничего радостного пока не произошло. Кроме дурного: так или иначе, но утром по телевидению все-таки выступили со своим заявлением члены хунты и сообщили, что вынуждены взять власть в стране в свои дрожащие руки. Отчего законопослушный, запуганный многими годами тоталитарной власти, поротый советский народ от этого заявления просто отмахнулся, – не понять. Как непонятным было и поведение танков и их экипажей, наверняка ослушавшихся приказов своих командиров. Тут я обнаружил, что Пети рядом нет.

Я стал озираться, пару раз даже громко окликнул его, но в этот момент толпа напружинилась, как женщина, в которую неожиданно вошли, все головы повернулись в сторону импровизированной трибуны, из мощных динамиков раздалось объявление: президент России Борис

Николаевич Ельцин! Давки не было. Ельцин, стоя на крыше бронетранспортера, что-то раскатисто вещал из-за сдвинутых щитов спецназа. Я запомнил только, что этих ребят из телевизора, вчерашних его товарищей по партийному аппарату и коллег во власти, он обозвал государственными преступниками. Петя потом рассказал мне, что находился, видимо, недалеко от меня. И что когда он увидел эту партийную харю, как он изящно выразился, то чуть не сблевал,

слушая, как эти секретари обкомов совершают очередную свою либеральную революцию сверху.

– Давно замечено, – говорил Петя уже через несколько дней, когда все было кончено и страна выскользнула из объятий одного бывшего коммуниста с тем, чтобы попасть в лапы другого, – что советского человека везде за границей тут же узнают. И не потому, что он плохо одет, он может и приодеться. По выражению глаз. Не то чтобы глаза у наших людей какие-то особенные с точки зрения физиологии. Нет, эта дымка во взоре при общей тревожности выдает печать вековой нечистой совести. И читается безошибочно. То есть можно предположить, что у нас есть некий национальный ген воровства, передающийся по наследству, психическая какая-то роковая предрасположенность к клептомании. К теневому обороту. К взяточничеству. К утаиванию и халяве. И, напротив, того редкого русского, кто ничего в жизни никогда не украл и не присвоил, принимают за иностранца. Типа, мол, вы, наверное, немец? – Возможно, Петя имел в виду себя самого: он действительно в жизни ничего не украл и не присвоил. – А у этого к тому же его свиные глазки выдают, что он натворил на своем веку много мерзостей. Взять хоть дом Ипатьева, разрушенный по его указанию. Но лезет в верховные правители, – и ведь пролезет. Что говорить, теперь начнутся перемены. В том смысле, что новая бездарная скука…

В те революционные дни было не до рассуждений, а в тот, первый день, вообще было еще неясно, кто возьмет верх. Но на фоне трясущихся мелкопузых членов хунты этот громогласный трибун и бывший обкомовский бонза, несомненно, выигрывал. Едва будущий властитель исчез с трибуны, с толпой стало происходить что-то до крайности странное. А именно: из уст в уста передавался призыв, неизвестно от кого исходивший, что теперь уж наверняка будет штурм, а значит – надо строить баррикады. С точки зрения практической это было абсолютно бессмысленно, мощным танкам эти самодельные конструкции не могли быть помехой. Сработала многолетняя привычка наших людей к солидарному выезду на картошку, выходу на субботники и другим полезным коллективным действиям, сопровождаемым глуповатым вздыманием духа. И если сюда приплюсовать неявно санкционированное право позаниматься разрушением, а также учесть склонность любой толпы к действиям скорее символическим, чем практическим, то понятно, что этот призыв был воспринят с самым горячим энтузиазмом.

И в том, как сосредоточенно, серьезно и молчаливо, но с блеском в глазах многие взялись за святое дело валить фонарные столбы и переворачивать автомобили, было больше безумия, чем в любом неистовом бесновании. Впрочем, в искренность этих простых душ невозможно было не поверить.