Сквозь страх

— Спасибо вам, Нагим-абый, за предложение. Я, видимо, воспользуюсь им. — Он взглянул на девушку. Та, погрузившись в мысли, словно находилась в комнате одна, неподвижно сидела, глядя в темное окно. Шамиль понял: их разговор ее ничуть не интересует, как не интересует и судьба его, Шамиля. Еще несколько секунд тому назад предложение купца показалось ему невероятно счастливым случаем, и он даже растерялся. Ведь здесь он мог видеть эту девушку, ошеломившую его. Теперь же он видит: Дильбара никак не воспринимает его. Равнодушна. «А может, она задумалась о моей судьбе?» И как ответ на его слабую надежду-вопрос девушка встала и, даже не взглянув на юношу, направилась в свою спальню. Лишь с порога пробормотала: «Пап, я пошла спать». Теперь ему все было ясно. Шамилю вдруг показалось, что в комнате потемнело. В душе повеяло холодной пустотой. Хозяин что-то еще ему говорил, кажется — о будущем жаловании. Но все это почти не доходило до сознания. Для него вдруг все потеряло смысл.

Уже на улице, когда слабый, но прохладный поток воздуха обдал его с ног до головы, он остановился и прислонился к изгороди. Если бы спросили его в эту минуту: предлагали ли ему, гостю, остаться переночевать, юноша не смог бы вспомнить. Лицо его было неестественно запрокинуто вверх, как будто он старался остановить кровотечение из носа, а широко раскрытых глазах поселилась доселе незнакомая ему тоска, непроницаемой пеленой заслонявшая от взора фиолетовое небо с белесыми облаками, которые высвечивались лунным светом.

«Неужели это любовь с первого взгляда? — искрой мелькнула мысль где-то в глубине сознания. — Разве так бывает? А может, это чувственная блажь, нагнетаемая неистовым нетерпением. А нетерпение — вечный недуг молодости, всегда накаляет и без того бурные страсти, подталкивая молодого человека на неверные шаги. Похоже что она, проклятущая, вселилась и замутила сознание. Да еще такая красавица! От одного взгляда которой его повергало в трепет. Вот бы на ней жениться! Это было б сказкой». И мечты, словно на крыльях райских птиц, унесли его тотчас в солнечную голубую даль, в цветущие сады, полностью отрешив его от серой суровой реальности. А реальность была такова: в этом году он уже в университет не попадет; дома в деревне, некуда приткнуться: нет работы по душе. Придется впрягаться в тяжелую лямку крестьянского труда. Здесь, в Чистополе, устроиться на работу не смог. Никому не нужен. Не помогло и образование.

Сладостные грезы вместе с цветущими садами, облитыми солнцем, неожиданно исчезли, и юноша почувствовал, что он стоит в неудобной позе на влажной неприветливой земле с ее густой теменью. Луна нырнула в темный океан облаков, и ничто не предвещало, что она скоро появится вновь.

Шамиль сел на скамейку, что стояла у купеческих ворот, и обхватил голову руками, как будто зажимал уши, чтоб никого не слышать. «Пойти в кабак да напиться? Кто-то мне говорил, что хмельному вроде как легче переносить беды, неудачи». Он поднялся, посмотрел на потухшие окна ее дома, который неожиданно стал для него таким близким, и пошел как во сне, не разбирая дороги. В центре города на широкой улице, которая начиналась чуть ли не от самой реки Камы, Измайлов увидел освещенный фонарями двухэтажный дом с большими светящимися окнами. Около обитых железом дверей толпилась разношерстная публика. Женщины громко смеялись, величественно усаживаясь в тарантасы и коляски.

Вот и кабак. А стоит ли туда идти? Ужинать? Не хочется. Пить? Что проку в том. А может, разок попробовать? И Измайлов зашагал к кабаку. «Пьют от беды и горя только слабые люди, неспособные справиться с собой, — вспомнил он слова своего отца. — Этим только двоишь беду». Тут же всплыл и образ любимого учителя, который неустанно повторял: «Пьянство — это добровольное безумство, при котором человек втаптывает свое имя в грязь, погружает и свою семью бездонную пучину нищеты, сжигает дотла в алкогольном пламени мощь своего таланта и волю и постоянно стремится отдать свое здоровье в обмен на катафалк, который благополучно доставил бы о на кладбище».

От этих промелькнувших в сознании слов учителя юноша остановился. Теперь он увидел, что над самыми окнами здания висело грязно-белая вывеска с аршинными буквами на темном фоне стены: «Ресторан-чайхана Галятдинова».

«Неужели это их чайхана? — удивился Шамиль. — Ну и ну! Широко же растопырил свои карманы Нагим-бай. Выколачивает деньги и из пьяной толпы». Он еще раз взглянул на входную дверь и заколебался: идти или нет.

«Интересно, что подумала бы Дильбара, если бы узнала, что я по ночам околачиваюсь по ресторанам? — Он вздохнул. — Ничего хорошего б не подумала. Да и денег только-только. И матери нечего будет дать». Шамиль поймал себя на том, что свои поступки и мысли он стал сверять не только с родителями и учителем Абдуллой, но с Дильбарой. «Вот так новость!» — снова удивился юноша. Она становится вроде как совестью.