Сквозь тьму

Кун опустился на колени рядом с ним, его тоже вырвало. Бенцура вырвало в нескольких футах от него. Всех в отделении вырвало вкусной, но запретной плотью.

Но этого было недостаточно. Слезы в его глазах, в носу горит и он полон кислой вони рвоты - той же мерзкой кислинки, которая наполняла его рот - Иштван знал, что этого недостаточно. Он поднялся на ноги и, пошатываясь, направился к капитану Тивадару. “Очисти меня снова, сэр”, - прохрипел он - его горло тоже горело.

“И я”. Снова Кун был прямо за ним. “Сделай меня чистым снова. Я осквернил себя, и я стою грязный под звездами”. Остальные солдаты вторили им.

Лицо Тивадара было серьезным. Он был бы в пределах своего права повернуться спиной и уйти. Он мог бы оставить отделение изгоем и бродить по непроходимому лесу без какой-либо дальнейшей помощи, пока ункерлантцы или их собственные честные соотечественники не перебьют их. Но он этого не сделал. Медленно он сказал: “Вы сами не убивали козла и сознательно не ели его”.

Иштван и его товарищи кивнули с трогательным рвением. Все это было правдой. Возможно, этого было недостаточно, но это была правда. “Очистите меня снова, сэр”, - прошептал он. “Пожалуйста, очисти меня”. Сони и другой часовой вышли из леса, умоляя, как умолял он и остальные члены отделения.

Капитан Тивадар снова вытащил свой нож. “Дай мне свою руку”, - сказал он Иштвану. “Твою левую - она будет меньше мешать тебе”. Иштван сделал. Тивадар полоснул его по голове. Иштван стоял молча и непоколебимо, приветствуя яркую боль. Только когда Тивадар сказал: “Перевяжи это сейчас”, он пошевелился. Если бы Тивадар приказал ему пустить ране кровь, он бы сделал и это.

Одного за другим Тивадар очистил остальных солдат. Никто из них не дернулся и не вскрикнул. Перевязывая себя, Иштван знал, что будет носить кару до конца своих дней. Ему было все равно. Он мог потерять худший шрам на своей душе. Это имело гораздо, гораздо большее значение.

Маркиз Баластро удобно устроился на подушках, которые заменяли мебель в кабинете Хаджаджа. “Ну что, ваше превосходительство, - сказал альгарвейский министр Зувейзе, - разве вы не гордитесь собой за то, что взяли в плен оборванцев-каунианцев?”

“На самом деле, да”, - холодно ответил Хаджадж. “Я думал, было совершенно ясно, что взгляды моего короля на проблему этих беженцев сильно отличаются от взглядов вашего государя”.

“Ясно?” Баластро кивнул. “О, да, это так. Но это все еще неприятно королю Мезенцио, который приказал мне разъяснить это и вам ”.

Вежливость Хаджжаджа стала еще более холодной. “Я благодарю вас”, - сказал он, склонив голову. “Теперь, когда вы доставили послание вашего повелителя, я полагаю, у вас здесь больше нет дел. Возможно, я увижу вас снова при более счастливом случае. А пока, хорошего дня”.

Баластро поморщился. “Клянусь высшими силами, сэр, я знал дантистов, которые обращались со мной более мягко, чем вы”.

“Ты сейчас говоришь от своего имени или как человек Мезенцио?” Спросил Хадджаджадж.

“Для себя”, - ответил Баластро.

“Тогда, если я обращаюсь к Баластро, а не к министру Мезенцио - который, в конце концов, может быть кем угодно, - я скажу, что ваш дантист - подходящая кандидатура, потому что иметь дело с министром Мезенцио - все равно что вырывать зубы”.

“Что ж, если вы думаете, что министру иностранных дел короля Мезенцио легко иметь дело с министром иностранных дел Зувейзи - который, как вы говорите, может быть кем угодно - вам лучше подумать еще раз, ваше превосходительство”, - сказал Баластро. “Я верил, что наши королевства должны были быть союзниками”.

“Сородичи”, - сказал Хаджадж, восхищаясь точностью алгарвианского языка; на зувайзи было бы труднее провести различие. “У нас уже была эта конкретная дискуссия раньше”.

Вздох Баластро, казалось, начался с его сандалий. “Мы долгое время были друзьями, ты и я. Наша сторона выигрывает эту проклятую войну. Почему мы ссоримся больше, чем когда-либо, когда времена были для нас тяжелее?”

“Мы тоже обсуждали это раньше”, - ответил Хаджадж. “Ответ таков: потому что от некоторых поступков Алгарве у меня кровь стынет в жилах.Я не знаю, как выразить это более ясно, чем это ”.

“Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы победить”, - сказал Баластро. “Скоро у нас будет Сулинген и вся киноварь на холмах за ним. Тогда посмотрим, как Кингсвеммель продолжит сражаться с нами ”.

“Разве я не слышал эту же песню, которую пели о Котбусе, чуть меньше, чем год назад?” Спросил Хаджжадж. “Альгарвейцы иногда хвастаются тем, что они сделают, а не тем, что они уже сделали”.

Баластро с трудом поднялся на ноги. Это означало, что Хаджадж тоже должен был встать, даже если его суставы скрипели. Кланяясь, Баластро сказал: “Вы очень убедительно объясняете, что я пришел с пустым поручением. Возможно, в другой раз у нас получится лучше”. Он снова поклонился. “Не нужно меня провожать. Поверь мне, я знаю дорогу”. Уходит с таким видом, словно армии Алгарве захватили Котбус, Сулинген и Глогау тоже.