Сквозь тьму

Кутуз сказал: “Маркиз Баластро здесь, чтобы увидеть вас, ваше превосходительство”. Его ноздри дернулись. Ему до боли хотелось сказать больше; Хаджадж мог рассказать многое.

И, поскольку его посетителем был министр из Алгарве... “Позвольте мне угадать”, - сказал Хаджадж. “Он пришел с визитом в том, что мы, зувайз, сочли бы подходящим костюмом?”

“Да”, - ответил его секретарь и закатил глаза. “Это необычно”.

“Он все равно будет делать это время от времени”, - сказал Хаджадж.

“Я бы хотел, чтобы он этого не делал”, - сказал Кутуз. “Он очень бледен, части его тела обычно прикрывает одежда. И... он изувечен, вы знаете.” На мгновение секретарь прикрыл рукой орган, к которому он обращался, защищая его.

“Альгарвейцы делают это, когда им исполняется четырнадцать”, - спокойно сказал Хаджадж. “Они называют это обрядом возмужания”.

Кутуз снова закатил глаза. “И они считают нас варварами, потому что мы не одеваемся в ткани!” Хаджжадж пожал плечами; с ним это тоже случалось время от времени. Со вздохом его секретарь сказал: “Должен ли я впустить его?”

“О, во что бы то ни стало, во что бы то ни стало”, - ответил министр иностранных дел Зувейзи. “Должен признать, у меня не разбито сердце из-за того, что я сам избегаю туники и килта. Сегодня жаркий день ”. В Бишахе, на родине жарких дней, с этим утверждением стоит согласиться.

Увидев дородную, разноцветную фигуру Баластро обнаженной раньше, Хаджадж знал, чего ожидать. Зувейзин воспринимал наготу как должное. Баластро носил осознанность так же театрально, как и одежду. “Добрый день, ваше превосходительство!” - прогремел он. “У вас здесь прекрасная погода - во всяком случае, если вы любите печь для выпечки”.

“Немного тепло”, - ответил Хаджжадж; он не признался бы постороннему в том, в чем уступил Кутузу. “Вы, конечно, выпьете со мной чаю, вина и пирожных, сэр?”

“Конечно”, - сказал Баластро немного кисло. Ритуал гостеприимства зувайзи был разработан для того, чтобы люди не говорили о делах слишком рано. Но, поскольку Баластро выбрал костюм Зувайзи, или его отсутствие, он вряд ли мог возражать против следования другим обычаям королевства Хаджадж.

В любом случае, Баластро редко возражал против еды или вина. Он ел и пил - и из вежливости отпил достаточно чая - и вел светскую беседу, пока закуски стояли на серебряном подносе между ним и Хаджжаджем. Только после того, как Кутузов вошел и унес поднос, альгарвейский министр наклонился вперед из гнезда из подушек, которое он соорудил. Даже тогда, все еще вежливый, он ждал, что Хаджадж заговорит первым.

Хаджадж хотел бы избежать этого, но обычай связывал его так же, как связал Баластро. Сам наклонившись вперед, он спросил: “И чем я могу служить вам сегодня?”

Баластро рассмеялся, что огорчило его; он не хотел показывать свое нежелание. Альгарвейский священник сказал: “Вы думаете, я пришел, чтобы устроить вам неприятности из-за проклятых каунианских беженцев, не так ли?”

“Что ж, ваше превосходительство, я бы солгал, если бы сказал, что такая мысль не приходила мне в голову”, - ответил Хаджадж. “Если вы пришли не по этой причине, возможно, вы скажете мне, почему вы пришли. Какой бы ни была причина, я сделаю все, что в моих силах, чтобы угодить тебе ”.

Баластро снова рассмеялся, на этот раз громче и раскатистее. Он перевел взгляд на свое волосатое предплечье. “Прости меня, умоляю, но это самая смешная вещь, которую я слышал за долгое время”, - сказал он. “Ты сделаешь все, что тебе больше подходит, а потом попытаешься убедить меня, что это было для моего же блага”.

“Вы оказываете мне слишком много чести, сэр, рассказывая о своих мотивах”, - сухо сказал Хаджжаджж, что заставило Баластро рассмеяться еще больше. Улыбнувшись про себя, министр иностранных дел Зувейзи продолжил: “Тогда зачем вы пришли?”

Теперь веселая маска сползла с лица Баластро. “Говоря откровенно, ваше превосходительство, я пришел попросить Зувайзу слезть с забора”.

“Прошу прощения?” Хаджжадж вежливо приподнял бровь.

“Слезь с забора”, - повторил Баластро. “Ты сражался в этой войне, руководствуясь прежде всего собственными интересами. Ты мог бы нанести Ункерланту более сильные удары, чем ты нанес, и ты знаешь это так же хорошо, как и я. Ты сражался со Свеммелем, да, но ты также надеялся оставить его в борьбе против нас. Ты предпочел бы, чтобы мы измотали друг друга, потому что это означало бы, что мы оставим тебя в покое.”

Он был, конечно, совершенно прав. Хаджжадж не собирался признавать этого. “Если бы мы не надеялись на победу Альгарвейцев, мы никогда не стали бы сотрудничать с войсками короля Мезенцио в войне против Ункерланта”, - сухо сказал он.