Сквозь тьму

Скарну любил бывать в Павилосте с Меркелой. В те дни, когда он жил в Приекуле, он презирал такие маленькие рыночные городки, как и любой другой утонченный город. Если бы он остался в Приекуле, он был уверен, что продолжал бы презирать их.Однако после нескольких недель, проведенных на ферме в сельской местности, немногочисленные яркие огни Павилосты - таверны, магазины, сплетни на рыночной площади - казалось, засияли еще ярче.

Для Меркелы Павилоста была большим городом, или той его частью, которую она когда-либо знала. “Смотри - в витрине скобяной лавки появились кое-какие новые инструменты”, - сказала она. Она была достаточно знакома с тем, что он обычно демонстрировал, чтобы сразу распознать дополнения.

Поскольку Скарну там не было, он просто кивнул, показывая, что слышал. Через пару дверей от скобяной лавки был магазин шнуровщиков, но в его витрине не было новых ботинок. На самом деле в его окне вообще ничего не было. Но на нем яростными мазками кисти были выбелены три слова: НОЧЬ И ТУМАН.

“О, оспа”, - тихо сказал Скарну.

“Да, проклинаю альгарвейцев за то, что они забрали его и...” Меркела сделала паузу. Она посмотрела на Скарну. “Все гораздо хуже, не так ли?”

Он кивнул. “Он был одним из нас, все верно. Если они заставили его исчезнуть, это одно. Если они сжали его первыми, это что-то другое - что-то похуже ”.

“Как ты думаешь, они придут за нами в следующий раз?” Спросила Меркела.

“Я не знаю”, - ответил Скарну. “Я не могу знать. Но нам лучше быть готовыми исчезнуть или сражаться в ближайшее время”. Он наносил удары по алгарвейским оккупантам в течение нескольких лет, с тех пор как пробрался через их позиции вместо того, чтобы сдаться. Но они тоже могли нанести ответный удар. День, когда он забудет об этом, станет днем его гибели.

“Я хочу сражаться”, - сказала Меркела, свирепость наполнила ее голос.

“Я тоже хочу сражаться - если у нас есть хоть какой-то шанс на победу”, - сказал Скарнус. “Однако, если они нападут на нас посреди ночи и нарисуют "НОЧЬ И ТУМАН" на входной двери - это не сражение. У нас не будет ни единого шанса”.

Меркела некоторое время шла, пиная черепицу тротуара. Она пробормотала проклятие себе под нос. Скарну пробормотал еще одно, еще более спокойное, себе под нос. Когда она впадала в одно из таких настроений, иногда он делал все, что мог, чтобы удержать ее от попытки убить первого альгарвианского солдата, которого она видела. Он понимал почему, но знал, что ей нужна сдержанность, если она хочет продолжать сражаться с рыжеволосыми.

Но затем, к его удивлению - действительно, к его изумлению - она заговорила гораздо более мягким тоном, чем раньше: “Ты прав, конечно”.

Скарну разинул рот. Ему захотелось засунуть палец в одно ухо, чтобы убедиться, что он правильно расслышал. “Ты хорошо себя чувствуешь?” - спросил он. Сначала он хотел сказать это в шутку, но через мгновение понял, что она была не совсем в себе.

Она прошла еще несколько шагов, опустив голову и засунув руки в карманы брюк. “Я не хотела говорить тебе так скоро”, - сказала она, все еще глядя на тротуар, а не на него, - “но я думаю, что так будет лучше”.

“Сказать мне что?” Спросил Скарну.

Теперь она действительно подняла голову и посмотрела на него. Ему было трудно прочесть ее улыбку. Была ли она довольна? Опечалена? Возможно, что-то в каждом из них? И тогда весь его продуманный анализ рухнул на землю, потому что она ответила: “У меня будет ребенок. Теперь в этом нет особых сомнений”.

“Ребенок?” Скарну задавался вопросом, что отразилось на его собственном лице.Скорее всего, снова изумление, что было глупо - они были любовниками долгое время. Он сделал все возможное, чтобы собраться. “Это... замечательно, милая”. Через мгновение он кивнул; сказав, что это помогло ему поверить в это.

И Меркела тоже кивнула. “Это так, не так ли? Что касается меня особенно, Имеан - когда я не оживилась с Гедомину, я подумала, не бесплодна ли я. Когда я не оживала с тобой, я думала, что должна оживать. Но я ошибалась ”. Теперь в ее улыбке не было ничего, кроме радости.

Гедомину был стариком. Если бы кто-то был виноват в том, что Меркела не забеременела, Скарну поставил бы на него, а не на нее. Что касается его самого. .. Он пожал плечами. Он никогда раньше не был отцом бастарда, но кто мог сказать, что это значит для его собственного семени? Очевидно, ничего, иначе Меркела не была бы сейчас с ребенком.

Он также задавался вопросом, должен ли он позволить ребенку остаться незаконнорожденным. При нормальном развитии событий он никогда бы не встретил Меркелу; если бы он встретил ее и переспал с ней, это было бы ночным развлечением, не более. Сейчас... Благодаря войне ничто не стало тем, чем было раньше. Кто назвал бы его сумасшедшим, если бы он взял в жены вдову фермера?

Краста бы. Это пришло к нему почти сразу. Он снова пожал плечами. Когда-то давно ему было бы небезразлично, что думает его сестра. Больше ничего. Позволив альгарвейцу лечь в травяной постель, Краста вряд ли могла жаловаться на то, в чьей он постели.