Сладкая отрава (СИ)

Внезапно меня осеняет, и непонятно, почему я не додумался до этого сразу: еда. Сегодня впервые нам принесли разные контейнеры с пищей. Это не Сноу наивен, что не спрятал от меня шприц, это я дурак – повелся, как мальчишка, и радовался тому, как легко удалось разрушить его коварный замысел. Память услужливо воспроизводит последние слова Президента: «… после первого же приема… не рекомендую вам рисковать и пытаться что-то изменить… единственный шанс не нанести непоправимый вред ее организму – не мешать докторам постепенно увеличивать количество лекарства».

Что же я наделал? Каждый раз, когда кажется, что хуже быть уже не может, – пожалуйста!

Голова болит невыносимо, низ живота тянет от предательского желания. Близость Китнисс опьяняет, сводит с ума. Наклоняю голову, рассматривая ее лицо. Румянец спал, кожа стала излишне белой, почти болезненной. Провожу пальцами по ее щеке, вдоль скулы, Китнисс выдыхает и облизывает губы во сне. Сейчас она выглядит невинной и умиротворенной. Что же ты творишь, Сноу?

Не замечаю, как сон забирает меня в свои объятия, и пропускаю момент, когда моя девочка открывает глаза. Все, что я чувствую, это как она поспешно соскальзывает с моих колен, нечаянно толкнув в плечо. Наши глаза встречаются: ее лицо горит от стыда, а серые глаза сверкают осуждением.

– Почему я спала на тебе? – спрашивает Китнисс строго, поправляя и без того идеально сидящее платье.

Я не знаю, что ей ответить. Правда – не лучший вариант.

– У тебя была температура, – вру я. – Хорошо, что все обошлось.

Китнисс сверлит меня взглядом, кажется, что она не верит в мои слова. Я не знаю, помнит ли она свое состояние? Что она чувствует сейчас? Как относится к тому, что произошло?

Стараюсь не выдать своих переживаний, встаю, направляясь на кухню. Китнисс идет следом. Она неотрывно следит за каждым моим шагом, пристроившись на своем стуле справа от стола. Моя девочка смотрит, как я достаю из ящика пачку с мукой, рассыпая белоснежный порошок по столешнице, и часть высыпаю в кастрюлю для теста. Она наблюдает за тем, как я разбиваю пару яиц, добавляю масло и, наверняка, Китнисс замечает, как я замираю у раскрытых дверей холодильника, осматривая продукты, хранящиеся внутри.

В моей голове зреет мысль насчет того, как можно обойти коварный план Сноу – если отраву добавляют в пищу, то я могу готовить сам, тогда Президент не доберется до Китнисс, но… «…нанести непоправимый вред…» Могу ли я так рисковать? Первую дозу любимая уже получила, я не уберег. Теперь прерывать процесс опасно для ее жизни…

Чувствую себя зайцем, пойманным в силки. Сноу знает, как добиться своего: я не рискну здоровьем Китнисс.

Моя девочка, как завороженная следит за моими руками. Я замечаю это совершенно случайно – поднимаю голову, вытирая тыльной стороной руки пот со лба, и встречаюсь взглядом с серыми глазами. Китнисс выглядит взволнованной, лицо задумчиво.

– Все в порядке? – спрашиваю я.

Мне кажется, на ее языке крутится вопрос, и, почти наверняка, он касается прошлой ночи, однако, Китнисс поспешно кивает, не желая озвучивать проблему. Моя девочка отводит взгляд, но стоит мне вернуться к работе, я чувствую, что опять стал объектом ее внимания. Это странно. Я не против, но меня терзают сомнения – почему именно сегодня?

Ставлю булочки в духовку, предлагаю любимой чай или кофе. Она морщит нос, передергивая плечами:

– Не люблю кофе, – говорит Китнисс.

Я знаю, спросил скорее из вежливости и чтобы как-то заполнить неловкое молчание.

Наконец, мы завтракаем свежими булочками с корицей и запиваем их ароматным чаем с малиной. Почти сразу Китнисс уходит, не проронив ни слова, а я остаюсь на кухне – навожу порядок, мою посуду. Когда я все-таки направляюсь в спальню, непроизвольно заглядываю в гостиную. Китнисс сидит на широком подоконнике, греясь в лучах солнца. На ее согнутых коленях расположился толстый блокнот, похожий на книгу и, видимо, заменяющий Китнисс личный дневник, а моя девочка время от времени берется за карандаш, доверяя бумаге свои секреты. Наверное, Китнисс чувствует мой взгляд, потому что она поднимает на меня глаза, снова хмурится.

Не решаясь заговорить, скрываюсь в спальне, тихонько прикрыв дверь. Днем Китнисс сюда почти не заходит, так что я использую эту комнату как мастерскую – в углу стоит мольберт, а на небольшом столике разложены банки с краской. Рисование помогает мне не сойти с ума. На листах я позволяю себе выразить всю тоску и отчаянье, в котором живу.

В последнее время я постоянно рисую один и тот же сюжет – далекое интервью с Цезарем после первых Игр. Китнисс выглядела тогда такой красивой и влюбленной, что мое сердце утопало в нежности к ней. Это был, пожалуй, самый счастливый день в моей жизни. Я целовал любимую девушку, она улыбалась в ответ, и ужас Голодных игр мерк перед светом, исходящим из глаз Китнисс. Она плакала, когда узнала, что я потерял ногу. Она целовала меня, будто я самый важный для нее человек. Она не выпускала мою ладонь, даже когда нас не снимали камеры.

Уже на следующее утро Китнисс сказала, что хочет все забыть, как страшный сон.