Сладких снов

Оба они знали, как трудно бывает противостоять подобным искушениям – еще один, самый последний раз. Оба помнили, что Пит дал слово Зофии вернуться к семейной жизни, и понимали, чем обернется для него нарушение обещания. Одиночеством – таким же бездонным, как у Гренса.

– Я помог тебе, Пит. Теперь мне нужна твоя помощь.

– Но я тоже помогал, много раз! И это никогда ничем хорошим не заканчивалось. Для меня, по крайней мере. Оба мы знаем, комиссар, как это работает. Тиски сжимаются все сильнее, пока ничего другого просто не остается.

Гренс достал конверт. Вытащил фотографии, помахал ими перед лицом Хоффмана.

– И ты не хочешь это остановить?

– Уходи.

– Пит, ты должен…

– Ничего я не должен ни тебе, ни кому-либо другому за стенами этого дома.

Гренс развернул фотографии веером и поднес к лицу бывшего агента. Снимки из конверта, из чатов.

– Совсем небольшая подборка, Пит. И здесь далеко не самое страшное. Подумай, кого ты отказываешься защитить!

– Уходи! Иди к черту, Гренс!

Хоффман шагнул вперед.

– Немедленно уходи отсюда, ради нас обоих!

Он стоял в гардеробе, который был гардеробом, и не более того. Вжался в стену, как загнанная крыса, и в ужасе смотрел на комиссара.

– Я не уйду, пока ты не взглянешь на это, Пит. Ты должен знать, о чем идет речь, прежде чем отказываться. И пока ты…

Хоффман понял, что иначе ему отсюда не выйти. Тяжелый кулак обрушился на лицо комиссара – сначала в нос, потом в правую щеку. Гренс упал и остался лежать на полу в гардеробе. Без движения.

Он очень любил эти часы. Весь дом, вся округа с наступлением темноты погружалась в тишину. Луиза спала. Расмус и Хюго успокаивались, каждый в своей кровати. Он пропустил первый год жизни того и другого. Сначала тюрьма, потом беспокойная жизнь секретного агента – каждый раз находилось что-то более важное, чем семья.

Он никогда не жил по-настоящему. Убегал, догонял – вот все, что он делал. Наверное, поэтому так благодарил судьбу за возможность быть сейчас здесь, с детьми, и никуда не спешить. Полный покой. Прежде всего глубоко внутри.

Но только не в этот вечер. Его будто вывели из равновесия. Тело содрогалось от волнения и злобы, и Пит понятия не имел, как с этим справиться. Сам того не желая, он скатывался к своему прошлому и ненавидел себя за это.

– Папа?

Пит сидел в комнате Расмуса.

– Да?

– Что хотел дядя Эверт?

Пит погладил младшего сына по голове.

– Он… Просто приходил нас навестить.

– Когда мы завтракали?

– Да… Мы ведь так давно не виделись. Он…

– Навестить?

Голос Хюго из смежной комнаты.

– Навестить, папа, спустя столько времени?

– Ну, видишь ли…

– За кого ты нас принимаешь, папа?

Наконец они уснули, а Пит спустился по лестнице на кухню, где они с Зофией обычно сидели в это время. Последний бокал вина на сон грядущий – эти минуты стоили любого суматошного дня.

Только не сегодня. Зофия накрыла на стол, наполнила два бокала, села на простой кухонный стул. Но сегодня она была не такой, как обычно. Потому что сегодня все получалось не таким, как обычно.

– Пит?

– Да?

– Я повторю вопрос Расмуса и Хюго. Зачем он приходил?

Пит смотрел на жену – единственного человека на свете, которому он не мог солгать.

– За этим.

Конверт, которым Гренс тыкал ему в лицо. Пит выложил его на сосновый стол и перевернул, спустя некоторое время рассыпав по столешнице содержимое.

Зофия быстро оглядела снимки.

– Что…

Брезгливо поморщилась.

– …это?

– Лишь малая часть и не самое худшее. Так он сказал. Эверт… В общем, ты сама все видишь. Фотографии, тексты – я просмотрел, – распечатки чатов…

Зофия смотрела на кучу снимков пустыми, невидящими глазами.

– Он размахивал ими перед моим носом, хотя мы и договаривались, что прошлый раз последний. Он должен был оставить меня в покое, черт возьми! Но вместо этого приперся сюда с этой дрянью. Совсем как когда-то в Западной Африке. Тогда он притащил мне другую дрянь, чтобы заставить внедриться в банду. Он не хуже меня знает, что теперь такие вещи со мной не проходят. Что я покончил со всем этим… Что я теперь частное лицо! Что у меня нет ни малейшего желания снова лезть во все это! Ни малейшего!

Пит поднялся, подавляя в себе желание закричать. Он не хотел будить детей.

– И это все, Пит?

– Разве этого недостаточно?

– Нет. Раньше, может быть, но не сейчас. По тебе не скажешь, во всяком случае, чтобы тебе этого было достаточно.

Единственный человек на свете, которого невозможно обмануть.

– Мы плохо расстались. Он ушел… В общем, мы расстались не как друзья.

Зофия остановила взгляд на верхней фотографии. Пролистала кипу. Пит видел, как она изменилась в лице.

Воспоминания. Два раза, пока она перебирала снимки, Пит был вынужден извиняться и подниматься на второй этаж, чтобы убедиться, что дети действительно спят. Потому что он беспокоился за них, как и всегда, несмотря на все свои попытки думать о чем-то другом. Но не в последнюю очередь он делал это ради того, чтобы отстраниться от ее реакции, причину которой понимал слишком хорошо.

Однако Зофия выглядела спокойной. Пыталась за несколько минут вникнуть в то, к чему Пит решился приблизиться лишь под конец дня.