Сладких снов

А потом она сделала то, чего Пит не умел и чему так хотел бы научиться.

Она заплакала.

– И что ты об этом думаешь?

Зофия не отвечала, и Пит решил дать ей возможность выплакаться.

– Что ты об этом думаешь, Зофия?

– Что я должна об этом думать, как ты считаешь?

– Ты хочешь…

– Нет.

Они уже много раз пытались избавиться от ее прошлого. Понять наконец, что происходит, уже давно.

– Наверное, мне не стоило показывать тебе это…

– Но ведь я сама тебя попросила.

– Я не понимаю, Зофия. После пятнадцати лет совместной жизни? После троих детей? Взорванного дома, киллеров… – после всего этого ты все еще не можешь поговорить со мной… О себе?

– Извини, Пит… Я действительно не могу. Мне… трудно это сформулировать. Прежде всего для себя самой.

Пит собрал со стола фотографии и распечатанные тексты. За эти годы он сделал все возможное, чтобы завоевать ее доверие, и больше не мог ничего придумать. Он получил ее любовь и знал это, каким бы чудом это ему ни казалось. Но только не доступ к тому, что произошло когда-то в ее детстве и до сих пор так много для нее значило.

– Так что ты ему сказал, Пит?

Тишина в комнате уплотнилась. Зофия смотрела на него сквозь тишину.

– Кому?

– Эверту.

По ее глазам он понял, что оба они готовы к тому, чтобы наконец объясниться.

– Что мы дали друг другу слово и оно остается в силе. Прошлый раз был последний.

Эверт Гренс вытянул ноги на вельветовом диване и поправил чашку кофе на груди, вслушиваясь в вечернюю тишину полицейского здания.

Покинув Эншеде в утренний час пик, комиссар повернул на Нюнесвеген, в сторону центра и больницы «скорой помощи» на Кунгсхольмене. Перелом носа – таков был вердикт рентгенолога. Комиссар прекрасно понимал, чего требовал от него Хоффман – ради себя и ради самого Гренса, – но продолжал настаивать на своем. Опухшее лицо с темно-синими подтеками, – вот во что вылилось его упрямство. Плюс окончательное закрытие всех путей к примирению.

Гренс с трудом оторвал затылок от подлокотника дивана. Глотнул кофе, стараясь не думать о боли, поставил полупустую чашку на грудь. Проникнув час назад в пустое здание отделения полиции, Гренс четыре раза останавливался перед разными дверями. Хотел постучаться, хотя и знал, что там никого нет.

Первым был кабинет Элизы Куэста, где Гренсу так уютно сиделось на нераспакованных ящиках. Элизе было известно о девочке Альве и странных похоронах и – кто знает? – может, с ее помощью Гренсу и на этот раз удалось бы понять больше.

Следующей была дверь Марианны Херманссон, где можно было отпустить мысли, с тем чтобы потом направить их в нужное русло. Пока Гренс наконец не позволил себе вспомнить, что в бывшем кабинете Марианны давно уже работают другие люди.

В третий раз комиссар задержался у двери Эрика Вильсона, чтобы продолжить разговор о девочке Линнее, из-за которой Гренс был отстранен от работы, – той самой, которая будет продолжаться до тех пор, пока ее делает Гренс, на свой страх и риск, не далее того.

Четвертой была дверь Свена Сундквиста. Выглядело вполне логичным посоветоваться со Свеном, после того как Хоффман оказался вычеркнут из списка потенциальных помощников. Но Гренс не желал делиться своими тайнами даже с ближайшим другом, поэтому просто проследовал дальше по коридору.

Он заперся в своей комнате, чтобы попытаться обдумать все то, что хотел обсудить с коллегами, сидя на вельветовом диване. Но спустя некоторое время, когда терпение лопнуло, он набрал номер полицейского участка в датском городке Лердаль.

Бирте ответила далеко не сразу, и Гренс задался вопросом, что могло послужить тому причиной.

– Здравствуйте, это Гренс. Звоню из своего кабинета в Стокгольме.

– Эверт? Это… вы?

– Да, я.

– Плохо вас слышу, наверное, что-то с линией. Можете перезвонить?

С линией… Скорее дело в сломанном носе.

И во второй раз Бирте понадобилось некоторое время, чтобы взять трубку, и Гренс снова спросил себя, насколько это намеренно.

– Простите, выпадаю из реальности. Приятная неожиданность: обнаружила еще двоих, которые обменивались видеоматериалами с Хансеном и при этом не входили в узкий круг. Думаю, мне удалось их идентифицировать.

Итак, Бирте не избегала его. Гренс обрадовался, когда это понял.

– Под ником Друг скрывается некто Антони Т. Феррара, приговоренный к длительному тюремному заключению за то, что на протяжении многих лет насиловал собственную дочь. Каким образом он получил доступ к Интернету в итальянской тюрьме, можно только догадываться. Того, кто называет себя Шерлоком, на самом деле зовут Джон Дэвидс, и он отсидел два года в тюрьме в Северной Англии за изнасилование ребенка. Похоже, исправительные учреждения не идут им на пользу.

Гренс слышал, как пальцы бегают по клавиатуре, – звук, выдававший ее нетерпение.

– И сейчас на подходе еще двое. Совсем скоро я до них доберусь. Оба из узкого круга. Немец Мейер и Ленни, детский врач из США, у которого, как я недавно узнала, десять человек собственных детей.

Десять – одна эта мысль повергла Гренса в ужас. Тем не менее это было так.

– А их фотографии?

– Ничего такого, что вам необходимо было бы видеть.

– Все то же?

– Да.