В Москве, на Старой Басманной улице, 30 января 1763 года
Утро в этот день выдалось ясное и морозное. Изредка вдруг налетал ветер, и тогда ворота и низкие крыши, покрытые снегом, окутывались облачком блестящей пыли.
Старая Басманная со своими избами, длинными заборами, садами и огородами больше походила на село, чем на столичную улицу. И только множество самого разного городского люда — ремесленников, фабричных, слуг, торговцев, — заполнившего ее, свидетельствовало, что это все–таки город.
Люди нетерпеливо вглядывались в конец улицы.
Они толклись здесь давно, часа два, иные пришли еще затемно. И, как всегда бывает, уже сколотились компании по нескольку человек.
Вот возле заборчика, вылезшего углом на проезжую часть улицы, одна такая компания: маленький суетливый старик в кургузом тулупчике, в треухе с тесемками, завязанными под подбородком, — какой–то мелкий канцелярский служитель; мальчишка лет четырнадцати–пятнадцати по виду ученик из сапожной или портновской мастерской; молодой купец из небогатых. На окружающую публику купец посматривает несколько свысока и с некоторой снисходительностью, по чему можно легко догадаться, что дела его нынче идут в гору.
Все хлопают рукавицами, прыгают на месте. Мороз.
Старик показывает на приклеенную на заборе афишку.
Окружающие — купец, мужики, бабы — внимательно прислушиваются к чтению, потому что, в общем–то, — и это видно по выражению лиц — никто толком не знает, что же такое маскарад, которого они ждут.
Вдруг издали, с соседней улицы, послышались шум голосов, музыка, пенье.
Со звуками странного оркестра, в котором можно различить пенье волынок, бой барабанов, стук, грохот и звон разных шумовых инструментов, мешаются резкие выкрики, скрип саней, топот.
— А вот и я!
— Всех зарублю, всех побью! Где моя палка?
— Ха–ха–ха!
— Господа, господа, послушайте меня! Уж я никогда не совру!
У забора оживление. Люди тянут шеи, подпрыгивают, чтобы лучше видеть. Стоящим сзади почти ничего не видно, и они вынуждены довольствоваться объяснениями передних счастливцев.
Пьяницы воют хором гнусными голосами, но, как обычно при хоровом пении, отдельные слова тонут в общем гуле.
Хор пьяниц, удаляясь, стихает.