Слава столетия. (исторические повести)

«Однако прежде всего надо подумать, откуда и куда едет мой путешественник, — решил Радищев, — в какие дальние края. Впрочем, для того чтобы увидеть курные избы, нищету, ложь, рабство, беззакония, пороки имеющих власть и богатство, незачем ехать далеко. Все это здесь, под боком — прокатись хотя бы из Петербурга в Москву. Что и делают ежедневно сотни людей, да не все обращают внимание на представляемые им дорогой картины…

А если так и назвать книгу: «Путешествие из Петербурга в Москву?»

26

Коренастый, краснолицый и рыжий, с несколько вытянутой и повернутой набок тяжелой нижней частью лица, что придавало его физиономии сходство с лошадиной мордой или, как утверждали иные, с сапогом, петербургский обер–полицмейстер генерал–майор Никита Иванович Рылеев томился и страдал, сидя в кресле перед столом в собственном обер–полицмейстерском кабинете.

Должность у него была хлопотная, неспокойная, забот и обязанностей выше головы. Столица обширная, народу много, то и дело драки, убийства, пожары, кражи и всякие иные происшествия и нарушения порядка и благочиния. Повсюду нужен глаз: и чтобы шваль вокруг дворца не шлялась, и чтоб мостовые были как полагается, и чтоб фонари вовремя зажигались, — да всего и не исчислишь. И ко всему прочему на него же была возложена обязанность цензуровать и разрешать или не разрешать к печатанию книги.

Последней обязанностью обер–полицмейстер весьма тяготился. «По мне уж лучше три мертвых тела, чем одна книга, — говаривал он. — Указ ее величества или приказ главнокомандующего по причине содержащихся в них распоряжений читать необходимо. Это я понимаю. А вот на книги время тратить… И ведь толстенные попадаются…»

Но раз вменено в обязанность — приходилось цензуровать, никуда не денешься.

На столе перед Рылеевым лежала в бумажной обложке довольно пухлая рукопись, которую он разглядывал, не прикасаясь к ней руками. Обер–полицмейстер морщился, гримасничал, вздыхал и с надеждой посматривал через открытую дверь в канцелярию, готовый в секунду сорваться, только бы потребовалось его присутствие.

В канцелярии было тихо.

Рылеев вздохнул, взял рукопись в руки. Осмотрел со всех сторон. Раскрыл на последнем листе, где красовалось слово «Конец», опять вздохнул и положил рукопись на прежнее место.

— Иван Яковлевич! — крикнул обер–полицмейстер.

— Я–с, ваше превосходительство, — отозвался правитель канцелярии.

— Кто принес это?

— Господин Мейснер.

— Из таможни, что ли?

— Из таможни.

— Ну ладно.

Обер–полицмейстер взялся за рукопись, бормоча себе под нос:

— Занятой человек, служащий, и чего ему вздумалось книги писать…

В это время из канцелярии послышался шум, кто–то вошел, поздоровался, с Иваном Яковлевичем особо. О чем–то заговорили. Рылеев несколько минут послушал, потом окликнул:

— Иван Яковлевич, кто там?

— Василий Филиппыч зашел, ваше превосходительство. Говорит, у них в почтамте суматоха, почт–директор к самому графу Безбородке поскакал.

Рылеев вышел из кабинета в канцелярию и, в упор глядя на почтового чиновника, спросил:

— Что?

Если уж директор решился беспокоить самого графа Безбородку, значит, дело серьезное.

— Оказия с иностранными газетами, ваше превосходительство, — ответил чиновник. — В газетах про бунт в Париже писано. Тюрьму их парижскую, Бастилию, пишут, чернь развалила по кирпичику, государственных преступников на волю выпустили. Короля ругательски ругают. Господа бога порицают. Не знаем, то ли пропустить газеты, то ли придержать… Поехали графа спрашивать.

— А чего нам–то до французских дел, — проговорил Рылеев. — Франция далеко. Ты скажи лучше, нашли те пятьсот рублей, что вчера пропали?

— Не нашли.

— Ямщик украл. Его трясите. Эх, попал бы он мне в руки, живо бы признался!

Поговорив еще немного, Рылеев вернулся в кабинет.

Рукопись лежала на столе.

Рылеев отвернул обертку, приговаривая:

— Гм, «Путешествие»… Ну и путешествие: из Петербурга в Москву скатал… Добро бы к туркам там или американцам, а то из Петербурга в Москву… Тьфу! Чего любопытного на Московском тракте?.. — Полицмейстер провел большим пальцем по обрезу, как по карточной колоде. — Ежели все читать, служебными делами некогда будет заниматься. Еще стишки какие–то. Пустая, видать, книга… Иван Яковлевич, давно она у вас лежит?

— Давно–с, ваше превосходительство. Господин Мейснер два раза приходил справлялся. Последний–то раз серчал, намекал, что книга–де не им, а кем–то повыше него писана.

— Чего ж ты раньше не сказал? — напустился на правителя Рылеев и, макнув перо в чернильницу, старательно, с явным удовольствием от того, что неприятное дело благополучно само собой вдруг приблизилось к завершению, написал на последнем листе книги: «Печатать дозволено. 22 июля 1789 года. Никита Рылеев».

27

Как и полагал Александр Николаевич, оборудование для домашней типографии удалось купить без хлопот. Привезли бумагу, шрифт, установили в доме типографский стан.

В конце лета начали набирать и по мере набора тискать листами «Путешествие из Петербурга в Москву».